Уильям Дюбуа - Цветные миры

Обвинение Джин в том, что она коммунистка, наткнулось на препятствие, так как ни один из платных осведомителей, находившихся в распоряжении обвинителя, никогда не видел ее и не слышал о ней в организациях Коммунистической партии Америки. В самый последний момент, когда все обвинения уже были предъявлены и Джин дала свои показания, на свидетельское место был спешно вызван хорошо одетый, интеллигентного вида белый мужчина. Он хладнокровно показал, что в качестве тайного агента федерального правительства находился в 1949 году в Париже, чтобы наблюдать за ходом конгресса сторонников мира. Он встречался там с мисс Дю Биньон; несколько раз они вместе завтракали, то вдвоем, то в обществе видных зарубежных коммунистов. Она принимала участие в секретных заседаниях, на которых присутствовал и он сам; без сомнения, «она член коммунистической партии, шпионка и агент Советского Союза».

Джин сидела ошеломленная, не веря своим ушам. Неужели эта явная ложь будет принята в суде за чистую монету? Она умоляюще взглянула на своих защитников, но те смотрели в сторону. Судебное следствие продолжалось; право допроса свидетеля перешло к защите.

— Присутствует ли названная вами особа в зале суда? — спросил Ревелс Мансарт свидетеля.

— Мне сказали, что она здесь, — ответил тот.

— Можете ли вы узнать ее?

Свидетель считает, что может. Он встал и посмотрел туда, где сидели Джин и ее защитники. Рядом с Джин сидела молодая темнокожая женщина-адвокат, помощница судьи Мансарта. Платный шпик, которого где-то откопали в последний момент, никогда раньше не видел мисс Дю Биньон, но, разумеется, знал, что она цветная. Когда ему подсказали, что она сидит за столом защиты, он, естественно, предположил, что подсудимая — это именно девушка с коричневой кожей, а не сидящая рядом с ней белая женщина.

— Вот она! — уверенно заявил он, указывая на девушку.

Прокурор вскочил с места, но Мансарт опередил его.

— Будьте любезны дотронуться до ее плеча, — обратился он к свидетелю.

Тот выполнил его просьбу, и Мансарт тут же заявил суду:

— Ваша честь, защита считает свою миссию законченной и просит оправдать подсудимую за отсутствием доказательств.

Судья с недовольным видом вынес постановление о прекращении дела, в Джин Дю Биньон оказалась на свободе.

Перед зданием суда какие-то люди обменивались впечатлениями. В общем они склонялись к мысли, что женщина, которую обвиняли, не состоит в коммунистическом заговоре. В то же время искренность ее убеждений, ее прямота и откровенность уже сами по себе опасны. А если копнуть поглубже, она еще может оказаться коммунистической шпионкой, только необычайно умной и находчивой. Поэтому со всех точек зрения разумнее всего прекратить пока дело и некоторое время — может быть, год, а то и десяток лет — держать эту женщину под тщательным наблюдением, не давать ей работы, не выпускать за границу, просматривать ее почту, следить за ее связями. Это наилучший способ узнать о ней правду.

Джин была в восторге, юрисконсульт колледжа торжествовал. Однако он тут же добавил, что, хотя она полностью реабилитирована, все же впредь на лекциях ей лучше не касаться вопроса о коммунизме и постараться, чтобы против нее не возникло новых обвинений. Джин изумленно взглянула на него.

— Вы хотите связать, что в таком учебном заведении, как колледж университетского типа, надо смазывать или вовсе опускать вопрос, над которым сейчас больше всего задумывается человечество? Вы советуете мне отказаться от дальнейшего изучения коммунизма?

Юрист не знал, что ответить; слова мисс Дю Биньон убеждали его в том, что она по-прежнему не хочет считаться с фактами, и он просто добавил:

— Уверяю вас, сегодня даже изучать коммунизм опасно!

Ревелс Мансарт был немногословен. Он с серьезным видом выслушал благодарность Джин и категорически отказался от гонорара, на прощание загадочно заметив:

— Это, мой дорогой друг, только начало, а не конец.

Приподнятое настроение Джин было омрачено последними словами Ревелса, и в Мейкон она вернулась с чувством какой-то смутной тревоги. Опасения ее подтвердились: на ее столе уже лежало извещение совета попечителей. По мнению совета, один тот факт, что ее заподозрили в измене, сам по себе свидетельствует о нежелательности ее дальнейшего пребывания в государственном колледже, поэтому она немедленно освобождается от занимаемой должности. О пенсии за тридцатилетнюю службу в извещении даже не упоминалось.

Впервые Мансарт не смог отстоять в совете попечителей свою точку зрения. Уже в самом начале заседания он понял, что у него нет на это никаких шансов. Очевидно, члены совета, как белые, так и цветные, заранее все обсудили между собой и пришли в единому выводу. Они внимательно выслушали ректора, хотя, выступая в защиту Джин, он так волновался, что не мог говорить с обычным хладнокровием и убедительностью. Когда он закончил свое выступление, ему никто не возразил. Совет просто принял резолюцию об увольнении Джин.

Всего обиднее для Джин было то, что пришлось прекратить работу по ее программе социологических исследований об американских неграх. Те колледжи, которые участвовали в работе, сочли необходимым — по разным причинам — сразу же отказаться от нее. Большинство из них не имело, по существу, ясного представления о том, какую роль эти исследования могли бы сыграть и в повышении уровня жизни американских негров, и в развитии социологической пауки.

Вскоре после заседания совета попечителей Мансарт пригласил Джин к себе в кабинет и сказал:

— Джин, мне нет нужды говорить вам о том, что я прекрасно понимаю, как вопиюще несправедливо с вами поступили. Но есть нечто другое, о чем, я надеюсь, вы позволите мне сказать. С того момента, когда вы впервые вошли в мой кабинет, и до нынешнего дня, на протяжении всех тридцати долгих лет нашей совместной борьбы, вы находились в центре моей жизни и деятельности. Если бы я был несколько помоложе и не будь между нами такого разительного контраста в цвете кожи, я бы уже давно — после того, как умерла Сюзан, — просил вас стать моей женой. Но мне казалось, что заговорить об этом значило бы в какой-то мере злоупотребить своим положением руководителя и наставника и это могло оттолкнуть вас от меня. А одна только мысль о какой-либо неприязни и тем более отвращении с вашей стороны для меня хуже смерти. Но сейчас обстановка изменилась, В самом расцвете вашей благородной деятельности вы неожиданно поставлены в такие условия, что лишены даже возможности заработать себе на жизнь. И мне хотелось бы знать, не позволите ли вы мне при сложившихся обстоятельствах хотя бы называться вашим мужем, чтобы я по-прежнему мог пользоваться вашими добрыми советами и имел право заботиться о вас?