Аугусто Бастос - Я, верховный

(Периодический циркуляр)

Шлюп, груженный йербой, — один из многих, которые гниют на солнце с тех пор, как взошло солнце революции, — получил разрешение на отплытие. При условии, что возьмет на борт высылаемого Педро де Сомельеру. Сомельера отбыл вместе со всей своей семьей, европейской мебелью, огромными баулами.

В 1538 году кораблю, которым командовал генуэзский лоцман Леон Панкальдо, из-за штормов не удалось пройти через пролив Одиннадцати Тысяч Дев (ныне Магелланов пролив) и пришлось повернуть назад. Трюмы «Св. Марии» были полны товаров, предназначавшихся разбогатевшим конкистадорам Перу. Но судно преследовали неудачи. Оно прибыло в Буэнос-Айрес (Порт Богоматери добрых ветров), когда там дули злые ветры. В экспедиции первого аделантадо [193] Первый аделантадо — Педро де Мендоса, основавший Буэнос- Айрес в 1536 г. начался голод, и дело дошло до того, что люди пожирали людей. При правлении Доминго Мартинеса де Иралы в Парагвае остатки населения опустевшего Буэнос-Айреса сконцентрировались в Асунсьоне, превратив его в «оплот и щит конкисты». Сокровища Панкальдо тоже были перевезены в этот город, что позволило конкистадорам обставить и украсить свои непритязательные серали с роскошеством настоящих калифов. С 1541 года до революции (и даже долгое время после нее) товары Леона Панкальдо были в Асунсьоне предметом купли- продажи и переходили из рук в руки. Так получилось, что испанцы, у которых не было ни кола ни двора, тем не менее имели шпаги с великолепно отделанными эфесами, богатые чамарры [194] Чамарра — куртка, блуза из плотной материи. , бархатные камзолы и штаны. Нередко в крытых соломой ранчо, пишет один летописец, можно было найти вместе с апои (очень грубой хлопчатобумажной материей) дорогие ткани, атласные занавеси, инкрустированные ларцы и бюро, туалетные столики с зеркалами, кровати с расшитыми золотом пологами и балдахинами; скамейки для молитвы, банкетки и оттоманки, обитые ковровыми тканями тончайшей работы, соседили с грубыми лавками и скамьями, сделанными индейцами для своих хозяев. То же самое можно было наблюдать и много позже, у местных уроженцев — креолов и метисов.

Мебель и домашняя утварь, которую привез в Асунсьон Сомельера, без сомнения, имела своим источником торговлю сокровищами Панкальдо, на что и намекает «периодический циркуляр». Один из тех журналистов, пишущих на исторические темы, которых так много именно в Парагвае, где история сдана в архивы и в муэеи, взял на себя труд воспроизвести опись имущества, вывезенного из Парагвая доном Педро. Это внушительный список. Для такого груза нужен был целый флот, а не маленький шлюп, у которого, когда он снялся с якоря, ватерлиния была ниже уровня воды, в то время как река совсем обмелела и, казалось, вот-вот покажется дно. Составитель описи утверждает также, что дон Педро, прежде чем уехать, заставил своих обезьян, свиней и прочих животных проглотить золотые и серебряные монеты, вывоз которых в то время уже был запрещен под страхом сурового наказания. (Прим, сост.)

И с клетками, битком набитыми сотнями обезьян, домашних животных, птиц и диковинных зверей. Некоторые другие главари портеньо, непрестанно конспирировавшие, чтобы вызвать новое выступление Буэнос-Айреса против Парагвая, были тоже посажены на корабль и, закованные в кандалы, притулились между мешками с йербой и клетками. Там же был и кордовец Грегорио де ла Серда.

Перегруженный шлюп отплыл, зарываясь носом и грозя затонуть. Плавучий зверинец и ботанический сад. На крутом берегу толпились и знатные дамы, и простолюдинки, которые пришли вместе с детворой проститься с omni compadre [195] Кумом всем и каждому (испорченная латынь). . Женщины размахивали косынками и шляпками всех цветов. А когда шлюп отдал концы, кумушки разразились плачем. Они в отчаянии рвали на себе шелковые платья, вытирали подолами слезы и сопли, соперничали в стонах и воплях с обезьянами и попугаями.

Серду я выслал некоторое время спустя, когда во второй раз вернулся в Хунту. В данном случае не имеет значения, что мы временно спровадили его на шлюпе вместе с Сомельерой и прочими аннексионистами.

Однако тайные происки контрреволюционеров, замышлявших вернуть себе власть посредством переворота, не прекратились. Утром 29 сентября 1811 года рота солдат под командой лейтенанта Мариано Мальяды вышла из казармы, выкатив пушки, и двинулась по улицам с криками: Да здравствует король! Да здравствует наш губернатор Веласко! Смерть изменникам- революционерам! Это была ловушка, устроенная дураками из Хунты. Инсценировка реставрационного мятежа. Многие испанцы клюнули на эту удочку, а некоторые и проглотили крючок. Тут из казармы вышли резервные силы и схватили бунтовщиков.

Но мнимое восстание было так плохо задумано и осуществлено, что ничего не дало. Получив срочное сообщение о происходящем, я прискакал с чакры в город. На площади уже начиналось представление. Я приехал, когда расстреливали, а потом вешали слугу Веласко, Диаса де Бивара, и одного каталонского лавочника по имени Мартини Лексиа. Снимите трупы, и довольно крови! — крикнул я громовым голосом. Солдатня, возбужденная запахом крови, утихла. Возвышаясь посреди площади на своей взмыленной лошади, я внушал уважение.

«Вид у него был величественный. Вырисовываясь на фоне облачного неба в своем черном плаще с алой подкладкой и меча молнии из глаз, он был подобен карающему Архангелу; голос его прогремел громче трубы», — пишет свидетель событий того времени из роялистского лагеря, полковник Хосе Антонио Сзвала-и-Дельгадильо в своем «Дневнике памятных событии».

Бездарный фарс прекратился. Впоследствии нашлись щелкоперы, соизволившие приписать мне его постановку. Но я бы поставил дело на широкую ногу. И позднее действительно поставил дело на широкую ногу. Только бездари могли разыграть эту дурацкую комедию, когда была пущена в ход целая армия, чтобы убить лавочника и конюха бывшего губернатора.

Повешенных, на которых с ужасом смотрел народ, сняли с виселицы. II тут толпа испанцев, вооружившихся палками и старинными аркебузами, снова забурлила и зашумела, на этот раз охваченная воодушевлением и радостью. Все восхваляли меня как своего освободителя. Женщины и старики плакали и благословляли меня. Некоторые даже становились на колени и пытались целовать мои сапоги. Хорош триумф для ацефалов из Хунты! В результате их грубой махинации я выступил в роли спасителя и союзника испанцев. Уж не этого ли они добивались?

Пародия на реставрацию в конечном счете способствовала делу революции, окутав ее на первых порах дымовой завесой. В этот момент было полезно, чтобы Я, ее руководитель и гражданский вождь, предстал арбитром в столкновении сил, борющихся за различные формы политического устройства страны. Я должен примирять их, объявил я, на основе совпадения взглядов хотя бы по самым мелким вопросам, не мешающего всем партиям и группам сохранять свое лицо и свою обособленность. (На полях: это всего лишь полуправда — никакого «совпадения взглядов по мелким вопросам» не было; было соучастие в мелких делишках — вот полная правда.) Я буду маневрировать ими, как фигурами на шахматной доске, в соответствии с продуманной стратегией, которой я положил себе неукоснительно придерживаться. Случай начинал содействовать мне. Я уже убрал слона Сомельеру, коня де ла Серду и некоторых пешек-портеньо, которые мимоходом обчистили сундуки государства, и не собирался останавливаться, пока не сделаю шах и мат. Конечно, вы не знаете игры в шахматы, этой королевской игры, но зато прекрасно знаете плебейскую игру в труко. Считайте, что я сказал: пока у меня на руках не окажется козырной туз и я не сорву банк.