Аугусто Бастос - Я, верховный

Я решил пока не принимать Корреа. Пусть он еще немножко подождет. Мне не к спеху. Я хочу досконально узнать, чего хочет Империя, что привез мне ее легкомысленный эмиссар. Пусть его отвезут в отведенную ему резиденцию. Из черной кареты высовывается белая рука, сверкающая драгоценными камнями. Бразилец машет своей шляпой с султаном, кланяется налево и направо. Народ молча следит за этим спектаклем, в котором безучастно участвует. В атмосфере неудавшегося карнавала Человек-который-приехал-издалека отодвигается в глубину кареты. Представление провалилось. Раззолоченные декорации не помогли сохранить декорум: за ними угадывается невидимое. Впереди кареты движется шумная орава танцовщиц-негритянок, одетых в одни ожерелья. Гаеры, капоэйра [207] Капоэйра — в Бразилии группа ряженых во время карнавала. , размахивают дубинками, запачканными красной краской. Недостаточно. Недостаточно красной. Не такой, как кровь, может быть, под солнцем Бразилии, к западу от Африки, она и сходит за кровь. Но у нас совсем другое дело. Совсем другое дело — пылкое солнце Асунсьона. Его лучи всегда падают отвесно, раскалывая камни. Оно показывает без прикрас, во всем их убожестве, картонные сокровища этого карнавала. В его сиянии расплываются, стушевываются фигуры танцовщиц и капоэйры. Белая рука, белая-белая на черном лаке кареты, сжимает шляпу-ибиса. Королевскую цаплю. Райскую птицу. У Человека-который-приехал-издалека пуговицы из чистого золота — не иначе как из тигля алхимика. Его костюм усыпан разноцветными блестками. Если угодно, разоденьте его еще богаче. Разоденьте, как хотите. Для меня все равно это будет только театр. Для меня имперский посланец ничем не лучше любого посыльного. Этот вертопрах ищет моей руки. Но я ее никому не отдам.

Время от времени экипаж, в котором я еду с Бельграно, и экипаж, в котором едет Корреа, поравнявшись, катят колесо к колесу. Соединяются. Сливаются в один экипаж. Мы все вместе едем в нем, церемонно раскланиваясь. Тряска принуждает нас к согласию. Каждый из нас от непрестанных толчков утвердительно кивает своим противникам.

Буэнос-Айрес прислал Бельграно вести переговоры об объединении или союзе с Парагваем. Бразильская империя прислала Корреа вести переговоры о союзе, но не объединении с Парагваем.

«Корреа сам напросился на эту миссию, горячо желая заключить союз с Парагваем, чтобы разгромить Ла-Плату в неизбежном войне в Банда- Орненталь». (Ibid.)

Антониу Мануэл Корреа да Камара выходит из кареты перед отведенным ему домом. На фоне белой стены выделяется его фигура, типичная фигура бразильской макаки. Я из окна рассматриваю его. Незнакомое животное: спереди лев, сзади муравей. Или бурый медведь, не столько медведь, сколько бурый. Таких людей не бывает. Однако его самая удивительная особенность состоит в том, что на солнце он отбрасывает не тень животного, а тень человеческого существа. Я смотрю в подзорную трубу на этого выродка, которого Империя направила ко мне в качестве своего посланца. С лица не сходит ослепительная улыбка. Сверкает золотой зуб. На голове парик — серебристые локоны до плеч. Прищурив глаза, он озирается вокруг, не подавая виду, с осторожностью двуличного мулата.

«Высокий, белокурый, с гордо посаженной головой, проницательными карими глазами, умным лицом, слегка горбатым носом, энергичными и волевыми чертами—одним словом, красивый мужчина. Держится степенно, в соответствии с этикетом. Одевается по моде со свойственной дипломатам элегантностью, которую он усвоил за долгие годы своего пребывания при старых европейских дворах». (Порто Аурелио. Семья Корреа да Камара, т. 2, Введение.)

Он из тех, кто сначала видит песчинку, а уж потом дом. Эта бестия португало-бразилец пытается построить дом на песке, хотя еще не приехал. А может быть, уже приезжал и уехал обратно. Нет. Он здесь, поскольку я его вижу. Пусть прошлое оживет под лупой-сувениром. Какая красивая шляпа с плюмажем! — шепчет, стоя возле меня, государственный казначей. Оставьте глупости, Бенитес [208] Бенитес, Хосе Габриэль — министр финансов в правительстве Франсии. , и принимайтесь за работу!

(В тетради для личных записок)

Я неограниченный властелин. В моей власти решать. Вершить. Управлять событиями. Я мог бы устранить войны, нашествия, грабежи, опустошения. Расшифровать кровавые иероглифы, которые никто не может расшифровать. Вопрошать сфинкса — значит дать ему сожрать себя, будучи не в силах разгадать его загадку. Попробуй отгадай, и я тебя сожру. Они приближаются. Никто не ходит только потому, что так хочет и имеет две ноги. Мы движемся во времени, у которого тоже лопнула шина. Два экипажа, слившиеся в один, катят в противоположных направлениях. Половина вперед, половина назад. Разделяются. Задевают втулками о втулки. Скрипят оси. Экипажи удаляются в разные стороны. Во времени уйма щелей. Отовсюду течет. Зрелище развертывается безостановочно. Минутами у меня такое ощущение, будто я вижу это всю жизнь. А иногда мне кажется, что я вернулся после долгого отсутствия и вновь увидел то, что уже произошло. Но может быть, на самом деле ничего не произошло, только перо вышивает на бумаге узоры иллюзий. То, что целиком на виду, никогда не видишь целиком. Всегда находится что-то такое, что еще надо рассмотреть. Этому нет конца. Но во всяком случае, у меня есть дубинка... я хочу сказать, это перо-сувенир с линзой, вделанной в ручку.

Речь идет о трубчатой, полой ручке, какие изготовляли арестанты, осужденные на пожизненное заключение, в уплату за еду. Легко заметить, что это не просто поделка изобретательного заключенного, а предмет, сделанный по точным инструкциям. Он из слоновой кости — материала, которым заключенные не располагали. Верхний конец ручки представляет лопатку, на которой видны следы надписи, стершейся от многолетнего покусывания. Одним из излюбленных выражений Верховного было: «Что толку стучать зубами, когда нечего есть». Он мог бы сам ответить на это: «Так стираются надписи, а на их месте появляются другие, более заметные, но и более таинственные». На нижнем конце ручки мы видим запачканную чернилами металлическую капсулу, образующую ячейку, куда вставляется перо. В канал ручки вделана крохотная линза, которая превращает ее в необычный инструмент, имеющий два различных, но согласующихся назначения: писать и в то же время делать зримыми элементы другого языка, состоящего исключительно из образов, так сказать, из оптических метафор. Эти образы проецируются в промежутки между строками не в перевернутом, а в нормальном виде, и притом в увеличенном размере и в движении, как это происходит в наше время при демонстрации кинофильма. Я думаю, что в прошлом ручка должна была иметь и третью функцию: воспроизводить письмо фонетически и озвучивать текст, состоящий из зрительных образов, что создавало бы речевое время этих бесформенных слов и бессловесных образов, позволяющее Верховному сопрягать три текста в неком четвертом, вневременном измерении, где осью вращения служит нейтральная точка между возникновением письма и его уничтожением, тонкое, как тень, средостение между завтрашним днем и смертью. Незримая черточка, тем не менее торжествующая над словом, над временем, над самой смертью. Верховный очень любил мастерить (он сам говорит о своем странном пристрастии) такие вещицы, как перламутровую дубинку, метеорические ружья, слуховые горшки, счеты из семян кокосовой пальмы для исчисления бесконечно малых, летающих гонцов, ткацкие станки, позволяющие ткать ткани даже из клочьев дыма («самой дешевой шерсти в мире»), и многие другие устройства собственного изобретения, о которых говорится в другом месте.