Роберт Стивенсон - Английская новелла

Немудрено, что Томас Симмонс почел за лучшее впредь не касаться этой темы и не проронил ни звука даже тогда, когда супруга решила собственноручно стричь ему волосы.

Так год за годом длилось его семейное счастье. И вот однажды, теплым летним вечером, миссис Симмонс отправилась с корзиной за какими-то покупками, наказав мужу сидеть дома. Он вымыл и поставил на место чайные чашки и блюдца, а затем погрузился в созерцание очередной пары брюк, только что законченных и вывешенных в углу парадной комнаты. Они висели на стене во всей своей целомудренной прелести, наперед отказавшись подчеркивать какие бы то ни было формы; нижняя их половина была гораздо короче, а верхняя – гораздо длиннее общепринятых норм, и прихотливостью покроя новые брюки далеко превосходили все, какие довелось когда-либо надевать бедняге Симмонсу. Он смотрел на них – и внезапно в груди его пробудился и возроптал крохотный чертик Соблазна. Симмонс, разумеется, устыдился, отлично сознавая, что он по гроб жизни обязан жене за эти самые брюки, не говоря уж о других ее благодеяниях. И всё-таки, невзирая на старания Симмонса, чертик не утихал, а, напротив, принялся весьма энергично вводить его во искушение, ехидно намекая, что, если Томми рискнет появиться в таком облачении перед товарищами по мастерской, не миновать ему нового града насмешек.

– Выбрось их на помойку! – прошептал под конец искуситель. – Они только на это и годятся!

При сих кощунственных словах Симмонс вздрогнул, охваченный праведным ужасом, и решил было в порядке самодисциплины перемыть снова все чашки и блюдца. Потом он в растерянности направился через площадку в боковую комнату, но по дороге увидел, что парадная дверь распахнута настежь – очевидно, по вине соседского ребенка. Нужно сказать, что миссис Симмонс терпеть не могла, когда входная дверь стояла открытой, – это выглядело пошло. Памятуя об этом, Симмонс спустился вниз, дабы не навлечь на себя справедливый гнев супруги, которая должна была вернуться в скором времени, и, затворяя дверь, выглянул на улицу.

На мостовой неподалеку топтался какой-то человек, украдкой кидая любопытные взгляды в сторону дома Симмонса. Лицо его было покрыто темным загаром, руки засунуты в карманы широких синих штанов, а на затылке лихо красовалась остроконечная шапочка, увенчанная шерстяным помпоном, – такая, в которых обычно щеголяют моряки, сходя на берег. Человек нерешительно шагнул к открытой двери и спросил:

– Миссис Форд нету дома, верно?

Секунд пять Симмонс не сводил с него глаз, а затем сказал:

– А?

– В смысле бывшей миссис Форд – теперь-то она Симмонс, так вроде?

Он произнес эти слова с оттенком злорадства, который не понравился Симмонсу, хотя он и не понял, в чем дело.

– Ее нету, – сказал Симмонс, – нету ее дома.

– А вы случайно не муж ли ей будете?

– Муж.

Незнакомец вынул изо рта трубку и молча, многозначительно ухмыльнулся.

– Разрази меня гром, – наконец произнес он, – как раз подходящий для нее парень!

С этими словами он опять усмехнулся; но, видя, что Симмонс готовится захлопнуть дверь, неизвестный поставил ногу на порог и взялся рукою за дверной косяк.

– Погоди маленько, браток, – сказал он, – я пришел потолковать с тобой, как мужчина с мужчиной. Понятно? – И он свирепо нахмурился.

Томми Симмонсу стало немного не по себе, но дверь не закрывалась, и он решил вступить в переговоры.

– Чего вам надо? – спросил он. – Я вас знать не знаю.

– В таком случае я, как говорится, возьму на себя смелость представиться. – Пришелец прикоснулся к своей шапочке и отвесил насмешливый поклон. – Зовут меня Боб Форд, – объявил он, – из тех краев, откуда нет возврата, так сказать. Потонул вместе с «Мултаном» ровнехонько пять лет назад. А теперь пришел к своей жене.

В продолжение этой речи рот у Томаса Симмонса раскрывался всё шире и шире. Когда же речь окончилась, он запустил все пять пальцев в свою шевелюру, поглядел сперва себе под ноги, потом на окно над дверью и наконец уставился на собеседника, но так и не смог произнести ни слова.

– Пришел к своей жене, – повторил моряк. – Обговорим-ка это дело, как мужчина с мужчиной.

Симмонс медленно закрыл рот и машинально повел своего гостя вверх по лестнице, всё еще поскребывая в затылке. До него постепенно начинал доходить истинный смысл событий, и опасный чертик опять зашевелился у него в груди. А что если этот парень и вправду Форд? А что если он и в самом деле потребует обратно свою жену? Будет ли эго таким уж тяжким ударом? Убьет ли его, Симмонса, этот удар? А может, и не убьет?… Он вспомнил о брюках, чашках и блюдцах, об узлах с бельем, чайниках и оконных стеклах; и мысли его были мыслями потенциального вероотступника.

На площадке Форд схватил его за руку и осведомился хриплым шепотом:

– Когда она вернется-то?

– Да, надо полагать, примерно через час, – ответил Симмонс, уже успевший прикинуть это в уме. И он распахнул перед гостем дверь.

– Гм, – произнес Форд, оглядываясь кругом, – неплохо устроились. Между прочим, вон те стулья и другое барахло, – и он ткнул трубкой в сторону упомянутых вещей, – это всё ее, а вернее сказать – мое, если уж говорить начистоту, как мужчина с мужчиной.

Он уселся, задумчиво попыхивая трубкой, и продолжал:

– Так вот, стало быть, и вернулся старик Боб Форд, тот самый, что потонул с «Мултаном» и отдал богу душу. Только душу-то я не отдал, чувствуешь? – И он нацелился мундштуком своей трубки прямо в живот Томми Симмонсу. – Душа-то осталась при мне, а всё почему? Всё потому, что выудила меня одна старая немецкая лоханка, взяла в команду и доставила в Сан-Франциско. С тех пор побродил я немало по свету, а теперь, – и он смерил Симмонса суровым взглядом, – пришел к своей жене.

– Она… она не велит курить в комнате, – произнес Симмонс в некоторой растерянности.

– Еще бы! Ясное дело, не велит, – ответил Форд, вынув трубку изо рта и зажав ее в кулаке. – Что я, не знаю Анну? Ну, как ты с ней уживаешься? Небось, окна моешь?

– Как сказать, – неохотно признался Симмонс. – Я… бывает, что и помогаю.

– Угу. И ножи наверняка чистишь, и эти чертовы чайники. Мне ли не знать! Э-э, – тут он привстал и взглянул на затылок Симмонса, – господи помилуй, да она никак и стрижет тебя сама! Ах, черт, меня побери! До чего ж это на нее похоже!

Форд осмотрел покрасневшего Симмонса с головы до пят, не упустив ни одной подробности. Потом он двумя пальцами приподнял штанину брюк, висевших на стене.

– Ставлю что угодно, – объявил он, – эти брючки она сама шила! Кто, кроме нее, сошьет такую красоту? Будь я проклят, – они еще похуже тех, что на тебе!

Чертик в груди у Симмонса возликовал, почуяв, что дело склоняется в его пользу. Если бы этот парень отобрал у Симмонса жену, носить новые брюки безусловно пришлось бы ему.