Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— Прошу извинить за беспокойство…

Один из трех собеседников, седоватый господин в золотых очках, удивленно обернулся: в уголке его рта дымилась сигара, руки были засунуты в карманы. Это был сам граф.

— Я — Амаро…

— А! — протянул граф. — Вы сеньор падре Амаро. Знаю, знаю! Входите, пожалуйста… Жена мне говорила… Прошу сюда.

И он обратился к низенькому, тучному, почти совершенно лысому человеку в коротких белых брюках:

— Вот священник, за которого я просил.

Затем, обернувшись к Амаро, пояснил:

— Это господин министр.

Амаро низко поклонился.

— Сеньор падре Амаро воспитывался у моей покойной тещи, — продолжал граф де Рибамар. — В ее доме он и родился, если не ошибаюсь.

— Совершенно верно, господин граф, — подтвердил Амаро; он так и стоял на пороге, не выпуская из рук зонта.

— Теща моя как истая дворянка старого закала была очень набожна — таких больше нет в Португалии! — и отдала своего питомца церкви. Кажется, это значилось в завещании… Словом, теперь он приходским священником в… Где, сеньор падре Амаро?

— В Фейране, ваше сиятельство.

— В Фейране?! — переспросил министр.

— Это в отрогах Гралейры, — тотчас же подсказал третий господин, стоявший рядом с министром, худощавый мужчина в облегающем фигуру синем сюртуке, с роскошными крашеными бакенбардами и блестящими от бриллиантина волосами, расчесанными на прямой, как стрела, пробор.

— Страшная дыра! — продолжал граф. — Нищий, затерянный в горах приход, никаких развлечений, климат убийственный…

— Я подал прошение о переводе, ваше сиятельство, — робко вставил Амаро.

— Хорошо, хорошо, — отвечая министр, жуя сигару, — это можно устроить.

— Справедливость того требует, — поддержал граф, — и я бы сказал больше: государственная необходимость! Молодые, деятельные священники должны служить обществу в трудных приходах, в городах… Это очевидно! А что получается на деле? В Алкобасе, где у меня поместье, приходом управляет старый подагрик, бывший семинарский надзиратель, тупица!.. Неудивительно, что в народе слабеет вера.

— Это так, — согласился министр, — но отдавать хороший приход следует в награду за честную службу. В виде, так сказать, поощрения…

— Безусловно, — отвечал граф, — но лишь постольку, поскольку речь идет о служении религиозном, о служении церкви, но отнюдь не об услугах правительству.

Человек с черными бакенбардами покачал головой.

— Вы со мной не согласны? — спросил его граф.

— Я отдаю должное воззрениям вашего сиятельства, но если позволите… Нельзя отрицать, что священники городских приходов могут нам быть очень полезны в трудную минуту, в критические дни выборов. Весьма и весьма полезны!

— Возможно. Но…

— Припомните, ваше сиятельство, — перебил тот, спеша закончить свою мысль, — припомните, что произошло в Томаре. Почему мы там проиграли? Из-за позиции, занятой приходскими священниками. Только поэтому.

Граф стал возражать:

— Позвольте, позвольте: этого никак не следует допускать; служители церкви не агенты по выборам и не могут вмешиваться в предвыборную борьбу.

— Нет-с, разрешите с вами не согласиться… — пытался спорить тот.

Граф остановил собеседника повелительным жестом и серьезно, раздельно, веско сказал:

— Религия может и должна помогать правительства и в поддержании порядка, служить, так сказать, уздой…

— Именно, именно, — невнятно пробормотал министр, сплевывая прилипшие к губам пленки табачных листьев.

— Но опускаться до интриг, — внушительно продолжал граф, — впутываться во всякие imbroglio [4]… Извините меня, дорогой друг, христианин так не рассуждает.

— Но я христианин, сеньор граф! — воскликнул господин с пышными бакенбардами. — Я христианин, и примерный! Но я также либерал. И считаю, что в конституционном государстве… да, да, именно так… разумеется, при соблюдении всех гарантий…

— О нет! — перебил граф. — Знаете ли, к чему это может привести? К дискредитации и церкви, и политики.

— Но, в конце концов, является большинство голосов священным принципом или не является?! — вскричал, побагровев, господин с пышными бакенбардами, напирая на слово «священным».

— Это принцип существенный.

— Бог с вами, ваше сиятельство! Бог с вами!

Падре Амаро слушал, не шевелясь.

— Жена моя, вероятно, желает вас видеть, — спохватился граф и, приподняв одну из портьер, сказал: — Пройдите сюда, Жоана, к тебе сеньор падре Амаро!

Амаро очутился в зале, оклеенном атласными белыми обоями. Мебель была обтянута светлым кашемиром; портьеры молочного цвета, ниспадавшие широкими складками и схваченные внизу шелковыми шнурами, обрамляли оконные ниши, где высились в белых вазонах тонкие деревца с игольчатой листвой. В приятном полусвете разнообразные оттенки белизны отливали нежными облачными тонами. На спинке кресла стоял попугай ара на одной ноге и медленно, круговыми движениями, почесывал другой ногой свою зеленую головку. Амаро, смешавшись, согнулся в низком поклоне, как только увидел мелко вьющиеся светлые волосы графини, закрывавшие воздушной челкой ее лоб, и золотые сверкающие круги пенсне. Графиня сидела на кушетке. Перед ней на низком креслице поместился толстоватый молодой человек с пухлым лицом, опираясь локтями на расставленные колени и раскачивая на шнурке, как маятник, черепаховый лорнет. Графиня держала в руках комнатную собачку и своими худыми изящными пальцами в голубоватых жилках гладила ее пушистую, белую, как вата, шерсть.

— Как поживаете, сеньор падре Амаро?

Собачка заворчала.

— Замолчи, Блестка!.. Вы знаете, я уже говорила о вашем деле… Замолчи, Блестка! Министр сейчас в кабинете у мужа.

— Да, сеньора, — отвечал Амаро, стоя.

— Сядьте здесь, сеньор падре Амаро.

Амаро пристроился на краешке кресла, не выпуская из рук зонта, и только теперь заметил, что возле рояля стоит еще одна дама и разговаривает с белокурым молодым человеком.

— Вы приятно провели это время, сеньор Амаро? — спросила графиня. — Да, скажите, пожалуйста, как поживает ваша сестра?

— Она в Коимбре, замужем.

— А! Замужем! — отозвалась графиня, рассеянно играя своими перстнями.

Наступило молчание. Амаро, не поднимая глаз, застенчиво и растерянно водил пальцем по губам.

— Сеньора падре Лизета нет в Лиссабоне? — спросил он.

— Он в Нанте. У него там сестра при смерти, — сказала графиня. — Он все такой же: очень добр, очень обходителен. Чистая душа!..

— Я предпочитаю падре Фелиса, — заметил толстый молодой человек, стараясь усесться поудобней.

— Ах, что вы, кузен! Как можно! Падре Лизет такой почтенный! Он даже говорит совсем по-другому, с такой добротой… Сейчас видно нежную душу.

— Да, но падре Фелис…