Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— Это касается нас?

— Primo: [26]коллега Брито переведен из своего прихода куда-то в Алкобасу, в горы, в ад…

— Что вы говорите? — ахнула Сан-Жоанейра.

— Благодарите Либерала, любезная сеньора! Нашему уважаемому декану потребовалось немало времени, чтобы переварить заметку из «Голоса округа», — и вот вам результат! Бедного Брито сначала долго распекали, а потом выгнали!

— Значит, все-таки верно, что говорили про старостиху… — прошептала добрая сеньора.

— Стоп! — строго прервал каноник. — Нехорошо, сеньора, нехорошо! В этом доме не верят сплетням!.. Продолжайте, коллега Натарио.

— Secundo [27], — продолжал Натарио, — я только начал рассказывать коллеге Диасу… Сеньор декан, в ответ на заметку и другие происки печати, решил внести коррективы в обычаи епархиального духовенства (это я цитирую падре Салданью). Ему в высшей степени не по душе секретные совещания духовных лиц с благочестивыми дамами, он желает знать, что это за денди в подрясниках, совращающие хорошеньких барышень… Короче, сеньор декан заявил дословно, что намерен расчистить авгиевы конюшни! А на простом человеческом языке, милая моя сеньора, это означает, что все тут полетит вверх тормашками.

Все молчали в оцепенении. Натарио, стоявший посреди залы, засунув руки в карманы, первый прервал молчание:

— Ну, хороши новости? А?

Каноник медленно поднялся.

— Вот что, коллега… Тут не поле боя, не все ранены и убиты, кто-нибудь и выживет… А вы, сеньора, не изображайте Mater dolorosa [28], а лучше велите подать чайку, это гораздо важнее.

— Я прямо сказал Салданье… — продолжал ораторствовать Натарио, но каноник перебил его, сказав с ударением:

— Салданья болтун!.. Займемся сухариками; и наверху, при детях, — молчок.

Чай пили в молчании. Каноник, отхлебывая из чашки, каждый раз хмурился и обиженно сопел; Сан-Жоанейра, поговорив о доне Марии и о ее простуде, пригорюнилась, подперши кулаком голову; Натарио возбужденно бегал по комнате, поднимая ветер разлетающимися полами подрясника.

— А когда свадьба? — спросил он вдруг, остановившись перед Амелией и конторщиком, которые пили чай на рояле.

— Через несколько дней, — ответила Амелия с улыбкой.

Тогда Амаро встал, медленно вытащил свои часы и сказал упавшим голосом:

— Мне пора идти, любезные сеньоры.

Сан-Жоанейра запротестовала. Как же это? И все такие унылые, будто на похоронах! Сыграли бы хоть в лото, чтобы развлечься…

Но каноник, выйдя из своего угрюмого оцепенения, строго сказал:

— Сеньора ошибается, я не вижу тут унылых. Для этого нет никаких оснований. Напротив, у нас есть все причины радоваться. Не так ли, сеньор жених?

Жоан Эдуардо поднял голову, улыбнулся.

— Я-то, сеньор каноник, очень счастлив.

— Естественно! — сказал каноник. — А теперь доброго вечера вам всем, а я пойду играть в лото со своей подушкой. Амаро тоже.

Амаро попрощался за руку с Амелией, и все три священника молча вышли на лестницу.

В зальце внизу по-прежнему горела одинокая свеча. Каноник зашел сюда за своим зонтом, потом позвал остальных и, осторожно прикрыв дверь, сказал почти шепотом:

— Я, коллеги, не хотел пугать бедную женщину, но вся эта история с деканом, все эти слухи… Дело скверно!

— Надо держать ухо востро, друзья мои! — согласился Натарио, тоже понижая голос.

— Да, это не шутки, — мрачно пробормотал падре Амаро.

Все трое стояли кружком посреди комнаты. За окнами завывал ветер; огонек свечи мигал, то и дело выхватывая из темноты голый череп на картине. Наверху Амелия напевала «Чикиту».

И Амаро вспомнил счастливые вечера, когда он, довольный и беззаботный, смешил собравшихся дам и Амелия, воркуя «Ay, chiquita, que si», томно поводила глазами.

— Я-то, — сказал каноник, — вы сами знаете, коллеги, мне и на еду и на питье хватит, мне все равно… Но надо поддержать честь сана!

— Ясно одно, — подхватил Натарио, — еще одна такая статья, и грянет гром. Тогда уж пощады не жди.

— Несчастный Брито! — пробормотал Амаро. — Сослан в горы, в глушь!..

Наверху веселились: до них донесся хохот конторщика.

Амаро буркнул со злостью:

— То-то хорошо!..

Священники спустились вниз. Когда они открыли дверь, порыв ветра дохнул промозглой сыростью в лицо Натарио.

— Ну и ночка! — прошипел он.

Зонт был только у Диаса; медленно раскрывая его, каноник сказал:

— Да, друзья, ничего не скажешь, дело скверно…

Из освещенного окна во втором этаже доносились звуки рояля — аккомпанемент «Чикиты». Каноник сопел, с трудом удерживая зонт, вырывающийся из рук; рядом с ним ежился Натарио, желчно скрипя зубами; Амаро шел подавленный, поникнув головой. Все трое теснились под зонтом каноника, горбясь, шлепая в темноте по лужам, и холодный, пронизывающий дождь насмешливо подхлестывал их в спину!

Несколько дней спустя завсегдатаи аптеки на Базарной площади с удивлением увидели, что падре Натарио и доктор Годиньо дружески беседуют у входа в скобяную лавку Гедеса. Сборщик налогов — большой дока по части международной политики — долго и вдумчиво наблюдал за ними через стеклянную дверь аптеки и наконец заявил с глубокомысленным видом, «что не больше бы удивился, если бы увидел Виктора-Эммануила {53} под ручку с Пием Девятым». Городской дантист, однако, не находил ничего неожиданного в этом дружеском контакте. По его наблюдениям, последняя статья «Голоса округа», написанная, без сомнения, самим доктором Годиньо (возможно ли не узнать его сжатый стиль, его логику, подкрепленную эрудицией?), свидетельствовала о стремлении партии Майя уладить разногласия с Попечительством о неимущих. Доктор Годиньо, по выражению дантиста, явно заигрывал с Гражданским управлением и со священниками епархии. Особенно знаменательна последняя фраза статьи: «Кто угодно, но только не мы станем урезать средства, отпущенные духовенству для успешного исполнения его высокой миссии!»

— Истина в том, — заметил толстяк Пимента, — что если нет еще перемирия, то уже ведутся переговоры, ибо вчера я видел вот этими глазами, как падре Натарио рано утречком выходил из редакции «Голоса округа».

— Ну, друг Пимента, это уж вы сочиняете!

Пимента величественно выпрямился, поддернул брюки и уже приготовился запротестовать, когда сборщик налогов вмешался в спор:

— Нет, нет, друг Пимента совершенно прав. Я, например, видел давеча, как этот прощелыга Агостиньо раскланивался с падре Натарио. А что Натарио задумал какую-то штуку, это уж непременно так! Я иногда наблюдаю за людьми… Так изволите видеть: раньше Натарио под Аркадой и носа не казал, а теперь он что ни день рыщет по лавкам… И эта дружба с падре Силверио… Заметьте, вечерком они непременно появляются вместе на Базарной площади… Значит, нити опять ведут к доктору Годиньо: падре Силверио — духовник его супруги… Все сходится одно к одному!