Разипурам Нарайан - Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»

— Ну, хорошо, — сказал он. — Я все понимаю. Я только думал, что вам же лучше иметь пристанище вдали от мирских забот.

— О, да. Господь свидетель, это мне очень нужно. Знаете, мой друг, в жизни каждого наступает момент, когда нужно вырвать себя из привычной обстановки и исчезнуть, чтобы дать остальным возможность жить в мире.

— Священные книги учат нас, что это весьма достойное решение. Родители должны в какой-то момент скрыться в лесу, оставив мирские дела молодежи.

Все это так отвечало настроению Джагана, что ему захотелось объяснить, зачем ему понадобилось бежать, рассказать о смерти жены, о том, как рос и странно изменялся сын, как старый дом за памятником Лоули превратился в ад… Но он промолчал. Ему неловко и стыдно было говорить о сыне, как стыдно бывает выставлять напоказ свои болячки.

Теперь у Джагана был свой ключ. Он тихонько отпирал замок, проходил по коридору и закрывал за собой дверь на свою половину. Потом вешал шарф на гвоздь, снимал рубашку, шел во двор, обливался холодной водой и, наконец, выходил из душа. Сегодня Джаган проголодался — он поставил миску воды на плиту в кухне, нарезал овощей и бросил их в воду, сдобрив горсткой крупно смолотой пшеницы. День был жаркий, и он снял с себя нижнюю рубашку. Пока готовился ужин, Джаган секунду постоял с закрытыми глазами в молельне, а потом зажег светильник, вынул из-за большого шкафа деревянную прялку, прикрепил к ней хлопок, повернул колесо и вытянул тонкую нить. С наслаждением следил он за тем, как она удлиняется; жужжание колеса и нить, бегущая меж пальцами, успокаивали, убаюкивали.

Ганди учил, что прялка излечит страну не только от экономических бед, но и от всевозможных волнений духа. Джаган был неспокоен, но в то же время чувствовал, что он уже не тот, каким был раньше. Если это так, к чему волноваться? К чему противиться? Связанный до вчерашнего дня множеством пут, семьей и лавкой, в этот миг он был уже другим человеком. С ним произошла глубокая внутренняя перемена. Он еще думал о лавке и доме, и все же последнее знакомство произвело на него сильное впечатление. Верно, боги сжалились над его одиночеством и растерянностью и послали ему белобородого спасителя. Сидя во дворе с прялкой в руках, он глядел на верхушки соседских пальм, покачивающихся среди звезд, и мысли его приобретали необычайную ясность. Он спрашивал себя, не был ли бородатый посланцем с чужой планеты. Иначе почему он явился к нему в лавку в тот самый миг, когда он был так необходим? Впрочем, кто кому был необходим? Бородатый сказал, что ему нужна помощь для того, чтобы поставить изображение богини, ну а Джагану казалось, что помощь оказывали ему. Решить эту загадку было нелегко, и Джаган ее бросил. Но вспоминать об этой встрече было удивительно приятно — бородатый взволновал его своим рассказом о пятиглавой богине. Помогать ему или нет? Ведь он о нем ничего не знает. Можно ли ему доверять? На каком основании? Предположим, он кончит изображение. А потом что? Жить в обществе бородатого в этой пустыне и уговаривать его высекать все больше и больше фигур? А что станет с краской для волос? Может, бородатый захочет, чтобы он взял это дело в свои руки, присоединив его к сластям? Гоняться по всему городу за сединами, зарабатывать все больше и больше — и окончательно испортить Мали? На минуту он оторвался от прялки и от своих дум, чтобы помешать овощи, стоявшие на плите, а потом снова взялся за прялку, размышляя о том неизменном законе природы, согласно которому размолотая пшеница бывает готова ровно через полчаса. Если она простоит на огне сорок минут, то превратится в густую кашу и потеряет все свои питательные свойства. В пище, ее приготовлении и потреблении самое главное — точность. Это целая наука, что он и пытался доказать в своей книге, которая давно уже была бы в руках читателей, если б не Натарадж. Почему Натарадж так безразличен к его книге, а проспект Мали напечатал с такой быстротой? Может, он не одобряет его идей? Но печатникам вовсе не нужно одобрять книгу, для того чтобы ее напечатать.

Печатник должен походить на Сиварамана — нравится ему или нет, он жарит все подряд. Хлопок в прялке поредел и вытянулся, словно ком теста, из которого Сивараман делал порой тонкую лапшу; прялка застонала, заворчала, закашлялась. Над кокосовыми пальмами встал месяц, два белых прозрачных облачка скользнули по его лицу.

«Может, дожди в этом году начнутся раньше? — размышлял Джаган. — В назначенный час человек вступает в новую жизнь. Глупо сопротивляться…»

Он уже не был отцом Мали, продавцом сладостей, накопителем денег. Постепенно он становился кем-то иным, возможно опекуном бородатого ваятеля или его подопечным?

В дверь постучали, но жужжание прялки заглушило стук. Средняя дверь отворилась, и вошел Мали, похожий в тусклом свете лампочки на пришельца с другой планеты. (Чтобы сберечь глазную сетчатку, Джаган всюду ввинтил лампочки по десять ватт.) Джаган заволновался, схватил полотенце и прикрыл им грудь. Если б он знал о приходе сына, он бы надел рубашку. Он бросил прялку и вскочил, чтобы принести скамеечку для Мали. Тот взял ее у него из рук и пробормотал:

— Что ты суетишься?

Поставил скамеечку на землю и сел. Джаган неуверенно топтался на месте.

— Ну, что ты стоишь? — спросил Мали. — Садись, только не крути колесо. От него шум, а я хочу поговорить с тобой.

У Джагана засосало под ложечкой. Он облизал пересохшие губы, отошел от прялки, сложил на груди руки и спросил:

— Что ж, скажи, чего ты от меня хочешь.

— В городе все только о тебе и говорят, — произнес Мали тоном обвинителя.

Джагана передернуло, но он промолчал.

«Когда обстоятельства вынуждают тебя принять свое новое „я“, противиться бесполезно», — думал Джаган, и постепенно под ложечкой у него перестало сосать.

— О чем говорят? — спросил он. У него уже не было прежнего ужаса перед сыном. — И кто это «все»?

— Саит из «Дворца блаженства» и еще кое-кто вчера говорили о тебе.

Джагану не хотелось продолжать беседу на эту тему.

— Пускай себе говорят, — пробормотал он.

Ему было нелегко так разговаривать с Мали — ведь раньше, бывало, он с трепетом ловил каждое слово сына. Ему хотелось крикнуть: «Я теперь другой и говорю поэтому по-другому». Он не видел, что выражало лицо сына, — месяц исчез за верхушками пальм, а в тусклом желтоватом свете лампочки, ввинченной Джаганом, все лица и все выражения были одинаковы.

Мали вынул из кармана какую-то бумажку, поднес ее к глазам и с упреком сказал:

— Почему ты не ввинтишь лампочку поярче?

Джаган ответил:

— Световые лучи должны успокаивать зрительный нерв, а не раздражать его.

Мали цинично улыбнулся и сказал: