Разипурам Нарайан - Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»

Публичные речи так же легко становятся привычкой, как табак или кофе, и сегодня эта привычка получила такое широкое распространение, что среди нас насчитывается гораздо больше ораторов, чем слушателей. Такое соотношение весьма плачевно для ораторов, и я часто рисую в своем воображении несчастного любителя произносить речи, который ежевечерне, прихватив кое-какие книги и записи, покидает свой дом и отправляется на поиски аудитории. Он заглядывает на все собрания в городе, но выступить так и не может, разве только где-нибудь оказывается, что объявленный докладчик или председатель почему-то не явился, и наш искатель попадается на глаза организатору вечера. Можете не сомневаться, он примет любое приглашение выступить, пусть даже просто для того, чтобы заткнуть прореху в программе, ведь больше всего на свете ему нравится слушать собственный голос. Часто с тоской думает он об Америке, этой благодатной стране, где люди платят, да-да, платят за то, чтобы прослушать лекцию, тогда как здесь у нас если кому-нибудь и причитается плата за лекцию, то уж скорее слушателю, чем докладчику. Мы становимся с каждым днем все более речеустойчивыми, и плачевное это обстоятельство должен держать в уме, подходя к микрофону, всякий оратор.

В наши дни для людей известных общественная жизнь стала страшно утомительной — что ни вечер, то речь, и всякий раз на новую тему, в зависимости от характера собрания. Сегодня ему приходится выступать о фресках Аджанты, завтра — о пользе свежего навоза. Известный человек должен быть готов к речи на любую тему. Он должен вещать языком ангела, пророка, философа, друга или гида, в зависимости от ситуации. Сегодня авторитетом пользуется не учитель в классе и не одинокий ученый у себя в кабинете, а человек, который приобрел видное положение в свете благодаря голосам избирателей и который обладает достаточной энергией, чтобы ежевечерне донимать публику речами. Работа эта очень тяжелая, и хорошо известно, что многие люди не выдерживают напряжения и нанимают секретарей, поручая им писать свои речи. Такая практика ни для кого не является тайной и нисколько не роняет в глазах публики знаменитого человека — если, конечно, секретарь не забывает аккуратно пронумеровать и скрепить листы. Помню одно собрание, на котором докладчик читал свою речь по бумажке. Прочитав один лист, он снимал его сверху и клал под низ стопки, а сам продолжал читать. И почему-то речь его никак не кончалась, хотя в стопке, которую он держал перед собой, было на вид пять-шесть листиков, не больше. Постепенно аудитория стала улавливать в его словах что-то знакомое, но, только когда выступающий пошел по третьему кругу, в публике поняли, что он повторяет свой номер, хотя никто не кричал ему «бис». Оказалось, что его секретарь не позаботился о том, чтобы пронумеровать и сколоть страницы.

В наши дни мир является свидетелем повсеместной величайшей нагрузки на голосовые связки, что, естественно, означает столь же непосильную нагрузку и на барабанные перепонки. Настало время пересмотреть создавшееся положение с позиций гуманизма. Нам надо меньше говорить, если мы хотим сохраниться как биологический вид. Лесные звери могут оказаться более приспособленными к выживанию именно благодаря своей немоте. Возродим же наши силы молчанием. Я люблю изобретать новые поводы для общенациональных праздников. Так вот, почему бы нам не объявить, например, всенародную неделю молчания? В течение этой недели нельзя будет произносить речей ни на какую тему, хорошо бы еще и газеты решили два дня в месяц воздерживаться от публикации отчетов о чьих бы то ни было выступлениях, да и почтовое ведомство могло бы со своей стороны поддержать это начинание, штемпелюя марки и открытки надписями: «Говорите меньше» или «Ни слова вслух!» Каждый знаменитый человек будет получать лицензии на публичные выступления. В год разрешено будет произносить с общественной трибуны не более пятисот фраз. Правда, этой нормой можно будет распоряжаться по своему усмотрению. Делает ли человек доклад о международном положении, открывает ли мост, закладывает ли фундамент общественного здания, объявляет ли начало кампании «Больше тыкв народу!» или зачитывает торжественный адрес, он должен будет уложиться в пятисотфразную норму. И надо сказать, что в общем и целом это достаточно щедрая норма, и всякий, кто ее превысит, заслуживает самого сурового наказания как мучитель рода человеческого.

Настоящий старый вандал был захватчиком и поработителем. Лишь только вторгшись в чужую страну, он немедленно хватался за молоток и отбивал носы у всех статуй, а также — увы! — ломал им руки и ноги. Это само собой подразумевалось: на то и чужеземный захватчик. Потом, если он видел поблизости ценный архитектурный памятник, он, не тратя времени понапрасну, спешил сровнять его с лицом земли.

Таков был этот добросовестный сознательный вандал, который делал свое дело просто потому, что у него были для этого силы и возможности. Наверно, он говорил себе при этом: «В мире слишком распространилась зараза искусства, я хоть сделаю что могу, чтобы как-то воспрепятствовать ей».

Того, что сделано руками этого человека, теперь не поправить. Мы вынуждены признать это как закономерность исторического развития. А вот работа вандалов неисторических должна внушать нам сегодня серьезные опасения. Я был недавно в одном древнем храме, знаменитом своей мельчайшей резьбой по камню на столбах, сводах и стенах. Кропотливая работа древних мастеров была видна мне повсюду, но еще гораздо больше бросалась в глаза работа тех, кто в позднейшие времена пытался вносить в нее усовершенствования.

Вот это истинные вандалы. Они, я думаю, говорили себе так: «Старые мастера, конечно, много сделали, не приходится спорить, и все же они не умели навести вокруг настоящий блеск». И незамедлительно приобретали на храмовые деньги побольше алюминиевой краски, цемента, извести и строительного раствора и щедро замазывали каждый карниз и каждый дюйм стены и потолка. Там, куда особенно трудно было добраться, алюминиевая краска накладывалась двойным слоем, и при этом с гордостью говорилось: «Вот теперь совсем другое дело. Фигурки все словно серебряные». В действительности же фигурки теперь кажутся переплавленными из старой оловянной посуды. Используются в тех же целях и серебряные бумажки из сигаретных пачек. Особенно много этого материала пошло на покрытие богато инкрустированной внутренней двери. Я не удержался и спросил храмовое начальство, зачем это было сделано. И храмовое начальство мне ответило: «Вы же знаете, наш храм знаменит, в нем бывает сам министр. Не мог же я допустить, чтобы у министра создалось впечатление, будто мы мало заботимся о нашем храме».