Ричард Олдингтон - Прощайте, воспоминания: сборник

Нет нужды подробно останавливаться на пребывании Джереми в прославленном Кэйлском университете, знаменитом по всей стране, коль скоро другие, гораздо более ученые биографы исследовали период его учебы более любовно и глубоко. Достаточно сказать, что он удостоился высоких академических наград, и хотя студенты, как это ни странно, его недолюбливали, зато он был любимцем и гордостью всех преподавателей, за исключением декана, который однажды признался одному из своих коллег, что «иезуитские сосунки возмущают его чувства американца». Сибберу посчастливилось завоевать справедливую привязанность знаменитого Тиббитса, который был в это время самым выдающимся историком в Соединенных Штатах. Тиббитс лично знал Фюстель Де Куланжа [130] Де Куландж Дени Фюстель (1830–1899) — французский историк. и Актона [131] Актон Джон (1834–1902) — английский историк. и первым ввел в Америке новейшие методы исторического исследования, разработанные Шартрской школой. Он старательно прятал значительную часть своих познаний, считая, что в обязанности профессора отнюдь не входит раскрывать бесценные тайны науки перед молодыми людьми, чьим уделом должна стать торговля. Но для Джереми он делал исключение. Вдохновенное лицо юноши, его тонкие губы и нос, отдаленно напоминавшие эмерсоновские, обратили на себя его внимание, и он в скором времени распознал высокие интеллектуальные устремления, которые скрывались под этой внешностью. Он как родной отец заботился об умственном развитии юного Сиббера. Он посвящал беседам с ним не менее двух вечеров в неделю, заставлял его писать рефераты по частным, но весьма спорным историческим вопросам и исправлял их, обращая особое внимание на четкость мысли и точность изложения. Некоторые из этих ранних работ сохранились и выставлены для всеобщего обозрения в библиотеке Кэйлского университета. Они размещены в хронологическом порядке и приносят неоценимую пользу студентам, раскрывая перед ними медленное, но неуклонное пробуждение способностей Сиббера; это тем более важно, что такие работы составляют основную массу его литературных произведений.

В эти счастливые годы усиленные занятия Сиббера были прерваны только один раз. Когда Джереми был на третьем курсе, скоропостижно скончалась его любимая мать, оставив ему несколько тысяч долларов, небольшую, но тщательно подобранную библиотечку, серебряный чайный сервиз, изготовленный еще до Гражданской войны, и семейное генеалогическое древо, красиво нарисованное на огромном свитке пергамента. Было бы несправедливо сказать, что это печальное, хотя и неизбежное событие не произвело на Джереми никакого впечатления. Подобно многим великим людям, он был немало обязан своей матери и прекрасно сознавал это. Она первая заметила в нем пробуждающийся гений и сделала все возможное, дабы его взлелеять. Однако верный своей натуре и самодисциплине, он не проявил никаких признаков волнения, хотя считалось, что, надев маску напускного самообладания, он страдает тем сильнее. Как мы знаем теперь от самого Сиббера и его последователей, истинное величие проявляется не только в том, чтобы скрывать внешние признаки волнения, но и в том, чтобы сдерживать и само волнение, до тех пор пока в человеке не останется ничего, кроме чистого интеллекта и столь же чистого духа созерцания.

Вечером накануне возвращения в Кэйл, когда все благочестивые обряды последнего прощания были выполнены, Джереми сидел со своим отцом в гостиной. Джон Элайас, который никогда не отличался разговорчивостью, молчал, видимо, погруженный в глубокие размышления. Джереми же был только рад тому, что он избавлен от необходимости разговаривать, — это всегда стоило ему мучительных усилий. Питая должное уважение к отцу, он, однако, никогда не допускал, чтобы их отношения превратились в уродливую сентиментальность. Итак, он по своей неизменной привычке тоже молчал, обдумывая гениальное сочинение, которому суждено было совершить переворот в науке, опровергнув мнимую неподкупность Робеспьера. Он намеревался тем самым применить на практике свой «косвенный» метод, который потом стал в его руках таким грозным оружием и состоял в том, чтобы создавать путем разрушения и искать истину в чужих ошибках.

После двадцати минут мысленного оттачивания одной фразы Джереми почти довел ее до наивысшей действенности, как вдруг все его труды пропали из-за неуместного замечания отца:

— Жаль, что ее больше нет, — сказал мистер Сибба, стряхивая с себя задумчивость и вытирая глаза большим белым платком. — Поразмыслив, я прихожу к выводу, что она была хорошей женой и хорошей матерью. Я печалюсь о ней гораздо больше, чем сам мог ожидать. Смерть — ужасная штука, Джереми.

— В самом деле? — уклончиво отозвался Джереми.

— Это… это похоже на землетрясение, которое внезапно разрушает полдома, оставляя человека на улице без крова.

— Да неужели? — спросил Джереми с легкой иронией в голосе, так как подобные изъявления низменных чувств были ему не по душе.

— Это была замечательная женщина, — продолжал мистер Сибба, слишком толстокожий, чтобы уловить тонкие оттенки в словах сына. — Да, скажу я тебе, это была замечательная женщина! Пожалуй, мне в жизни не доводилось есть такой вкусный пирог с тыквой, каким она меня потчевала, а что касается сдобных булочек, то она унесла секрет их приготовления с собой в могилу — ведь она ни за что не хотела дать кому-нибудь этот рецепт. Право же, будь у меня столько обаяния, культуры и природного красноречия, сколько было у этой женщины, я давно бы стал американским послом в Англии или государственным прокурором.

— Неужели? — пробормотал Джереми.

— Но беда в том, — сказал мистер Сибба, сморкаясь с такими трубными звуками, словно хотел созвать целый гарнизон, — что «смерть и царей не пощадит», как сказал Брайант [132] Брайант Уильям Каллен (1794–1878) — американский поэт, участник аболиционистского движения. «Танатопсис» — его поэма в белых стихах. в «Танатопсисе».

— Это сказал Шерли, [133] Шерли Джеймс (1596–1666) — английский поэт и драматург. Приведенная фраза взята из его драмы «Спор Аякса с Улиссом за доспехи Ахилла». отец, — поправил его Джереми.

— А как она любила тебя, — продолжал мистер Сибба, пропустив слова сына мимо ушей. — Я лично писал ее завещание, и это самый ясный и исчерпывающий документ, который когда-нибудь выходил из юридической конторы. Она оставила все свое имущество тебе, и…

— Уместно ли говорить об этом сейчас? — спросил Джереми, чей литературный вкус был оскорблен внезапным вторжением завещания в надгробное слово мистера Сибба.

— Что ж, оставим это, если тебе угодно, — сказал мистер Сибба, задетый тоном Джереми. — Я выполню за тебя все формальности. Но разве ты не хочешь знать, что она оставила тебе?