Герберт Бейтс - Пикник: сборник

Ветки буков всколыхнул ветерок, стряхивая по длинным солнечным желобам бисер дождя.

— Подать его под клюквенным соусом, — сказал он, — да к нему горошка молоденького да молодой картошечки — ручаюсь, никому не отличить.

Они уже дошли опять до кухонного крыльца, где она оставила мужнину корзину.

— Побольше нужно фантазии, вот и все, — говорил он. — На сердце смотрят с пренебрежением, а это царский продукт, уверяю вас, если знаешь, как с ним обращаться.

— Мне, наверное, правда пора, мистер Лафарж, — сказала она, — а то ничего не успею. Вам сердце понадобится прямо с утра?

— Нет, можно и днем. Пойдет на вечер, к ужину для двоих. Будет всего один приятель да я. А вообще я собираюсь без конца принимать гостей. Без конца — первое время скромно, прямо на кухне, в свинушнике. Потом, когда дом будет готов, — на широкую ногу, закачу грандиозное новоселье, пир на весь мир.

Она взяла корзину, машинально поправила на плечах накидку и начала было:

— Хорошо, сэр. Днем привезу…

— Очень мило с вашей стороны, миссис Корбет. Будьте здоровы. Ужасно мило. Давайте только без «сэров» — мы же теперь друзья. Просто Лафарж.

— До свиданья, мистер Лафарж.

Она была на полпути к машине, когда он крикнул вдогонку:

— Да, миссис Корбет! Если вы позвоните и никто не отвеет, то я, скорей всего, вожусь с ремонтом. — Он махнул пухлыми мучнисто-белыми руками в направлении плюща, козырьков, заржавелых балкончиков. — Вон там — вы знаете.

В четверг, когда она, на сей раз без накидки, вновь подъехала к дому во второй половине дня, стояла духота; в воздухе парило. Под буками, по меловым обнажениям на опушках желтым пламенем пылал на солнце зверобой. В вышине над долиной, далекие, легкие, безмятежно повисли редкие белые облака.

— Плющ срубили, а в нем — тысяча пустых птичьих гнезд, — крикнул с одного из балкончиков Лафарж. — Форменное светопреставленье.

В темно-синих свободных брюках и желтой открытой рубашке, с синим шелковым шарфом на шее, в белой панаме, он помахал ей малярной кистью, розовой на конце. Сзади, уже не обремененная плющом, подсыхала на солнышке блекло-розовая, как промокашка, стена.

— Я положила сердце на кухне, — сказала она.

На это не последовало реакции — как, впрочем, и на отсутствие накидки.

— Штукатурка оказалась, как ни странно, в очень приличном состоянии, — сказал он. — А как вам цвет? Вы его видите первой. Не темновато?

— По-моему, очень хорошо.

— Говорите откровенно, миссис Корбет. Будьте предельно откровенны и придирчивы, не стесняйтесь. Выскажите напрямик ваше мнение. Не чересчур темно?

— Может быть, самую малость.

— С другой стороны, необходимо вообразить себе на этом фоне розу. Вы не знаете, разводит кто-нибудь эти чудесные черно-красные розы?

Она стояла задрав к нему голову.

— Как будто нет.

— Жалко, — сказал он, — будь у нас роза, можно было бы посмотреть, каково впечатление… Однако душа просит чаю. Не хотите ли выпить чашечку?

На кухне он занимался приготовлением чая с неторопливой ритуальной скрупулезностью.

— Китайский способ, — приговаривал он. — Сначала совсем чуть-чуть воды. Потом подождать минуту. Подлить еще водички. Снова подождать. И так далее. В общей сложности шесть минут. В этом весь секрет — добавлять воду по каплям и с перерывами. Отведайте-ка вот это. Сладкий пирожок собственного изобретения, на кислом молоке.

Она прихлебывала чай, жевала пирог и глядела на сырое сердце, которое положила раньше в миску на кухонном столе.

— Страшно мило, что вы остались поговорить со мной, миссис Корбет. Я со вторника, когда вы приезжали, еще ни единым словом ни с кем не перемолвился.

Тогда, впервые, она решилась задать ему вопрос, который ее волновал:

— Вы здесь совсем один живете?

— Абсолютно — но когда приведу дом в порядок, буду толпами принимать у себя друзей. Косяками.

— Великоват этот дом для одного.

— А пойдемте посмотрим комнаты? — сказал он. — Кой-какие из них я отделал, до того как въезжать. Спальню, например. Давайте сходим наверх.

Наверху длинным — до полу — открытым окном под козырьком смотрела в долину просторная комната с обоями сизого цвета и темно-зеленым ковром.

Он вышел на балкон, вдохновенно раскинув руки.

— Здесь у меня будут крупные цветы. Ворсистые, толстые. Петуньи. Расхристанные. Бегонии, фуксии — в таком духе. Безудержное изобилие.

Он оглянулся на нее.

— Жаль, нет у нас этой большой черной розы.

— Я прежде носила шляпу с такой розой, — сказала она, — теперь, правда, больше не ношу.

— Как мило. — Он шагнул назад в комнату, и она вдруг во второй раз остро ощутила нестерпимую затрапезность своего шерстяного коричневого платья.

Стыдясь, она опять сложила руки на животе.

— Думаю, мне пора ехать, мистер Лафарж. Будет что-нибудь нужно на конец недели?

— Еще не знаю, — сказал он. — Я позвоню.

Он на мгновение задержался в проеме окна, глядя ей прямо в лицо с удивленным и пристальным вниманием.

— Миссис Корбет, я наблюдал только что поразительную вещь. Когда стоял на лестнице и у нас шел разговор о розе. Вы смотрели на меня снизу, и впечатление было такое, будто на вашем лице не стало глаз, до того они у вас темные. Темнее глаз я не встречал. Вам кто-нибудь говорил об этом?

Никто, сколько она помнила, ей такого не говорил.

В субботу утром она привезла ему бычий хвост и почки.

— Почки изображу под sause madere [6] соусом с мадерой (франц.). , — сказал он. — Еще и подожгу его, пожалуй.

Он лепил на кухонном столе ржаные хлебцы, посыпая их сверху маком; оторвавшись от них, он увидел, что она держит в руках пакет из грубой бумаги.

— Это просто роза с моей шляпы, — сказала она. — Я думала, может, вам пригодится для пробы…

— Бесценная миссис Корбет. Да вы прелесть.

Никто, сколько она помнила, никогда не называл ее «прелесть». Никогда, на ее памяти, не была она ни для кого и «бесценной».

Через несколько минут она стояла на балконе за окном его спальни, прижимая темно-красную розу со своей шляпы к свежей розовой стене. Он стоял внизу, в бурьяне, вскормленном золой, и оживленно, восторженно жестикулировал.

— Восхитительно, дорогая моя. Божественно. Это надо видеть. Вы должны обязательно спуститься посмотреть.

Она пошла вниз, оставив розу на балконе. Через несколько секунд он стоял на ее месте, а она внизу, в саду, глядела, какое впечатление производит ее темно-красная роза на фоне стены.

— Ну, как вам? — крикнул он.

— Прямо совсем настоящая, — сказала она. — Как будто ожила.

— То-то! А представляете себе это зрелище следующим летом? Когда действительно все будет настоящее. Когда их тут расцветет много-много, десятки!

Картинным жестом он бросил ей розу с балкона. Безотчетно она вскинула руки, пытаясь ее поймать. Но роза упала в дремучие заросли осота.