Герберт Бейтс - Пикник: сборник

— Где вы жили в Германии?

В Баварии, ответила она. Неподалеку от Цугшпице, это такая гора. Зимой там масса снега, она часто каталась на лыжах. Летом очень красиво, можно просто гулять.

— Вы туда вернетесь? То есть хотели бы вернуться?

Самое интересное, сказала она, что возвращаться не хочется. Там изумительно красиво, но что-то… в общем, нет, ей больше нравится Англия. В Англии она себя чувствует очень хорошо.

Оттого, что разговор был такой обыкновенный, он почему-то сам себя почувствовал удивительно хорошо. Появилось ощущение счастливого покоя, как после долгого и напряженного плавания, когда можно наконец отдохнуть. Лихорадочные, почти безумные дни, проведенные с миссис Пелгрейв, теперь не просто казались нереальными: в воспоминании о них была неприятная сухость, бесцветный осадок от напрочь испарившейся страсти.

А вот девушка, которая сидела теперь перед ним, казалась еще нераскрывшимся бутоном. От ее физического очарования не закипает кровь. Довольно и того, что можно смотреть на нее, на ее удивительно чистые черты, обрамленные морем и закатом.

— Не забудьте дать мне ваш адрес в Лондоне, — сказал он. — Мы живем в Беркшире, это недалеко. Может, увидимся как-нибудь.

— Да-да, конечно. Хотя я почти никуда не хожу. Из-за миссис Пелгрейв. Я вам говорила, как она к этому относится.

Он резко сменил тему разговора. Как, проголодались? Что будем есть? Отец говорит, омары здесь сногсшибательные. Еще он хвалил «sole Normande» [3] «морской язык» по-нормандски (франц.). , и потом, они с матерью всегда съедают горы лангустов.

— По мне, так с ними слишком много возни. Пока их разденешь, с ума сойдешь.

— Я для вас их раздену — если хотите.

— Правда? Вот здорово. И возьмем бутылку «монтраше». Отец говорит, пить надо только «монтраше».

Они вошли в ресторан. В длинных аквариумах с зеленоватой подсветкой, в изумрудных зарослях ползали, медленно шевеля усами, темные омары.

— Это не для меня, — сказала Хайди. — Они все равно что в тюрьме. Бедняжки.

Вскоре на столе перед ними выросли пирамиды моллюсков, потом принесли большой стеклянный сосуд с лангустами: они распустили на льду бело-розовые лепестки, словно соцветия морских анемонов. «Монтраше» было холодное, с искоркой — словом, как и обещал отец, превосходное. Да и лангусты очень даже неплохи, особенно — он это сказал несколько раз — когда их за вас раздевают. Так она его окончательно избалует!

— Разве это плохо?

— Нет, конечно. Это прекрасно.

За распахнутыми окнами сгустились сумерки. Там, куда не доходил электрический свет, небо стало сочным и синим, как ее платье; время от времени его желтой стрелой пронзал луч маяка, расположенного неподалеку.

Когда они разделались с последними лангустами и она задумчиво мыла пальцы в полоскательнице, он налил ей еще вина и в первый раз спросил, нравится ли ей здесь. Прежде чем ответить, она посмотрела на свои мокрые руки, а потом сказала удивительную вещь:

— Нравится? Это не то слово. Я впервые, как мы сюда приехали, чувствую, что стала самой собой.

Как это? В каком смысле?

— Я не могу быть собой, когда рядом миссис Пелгрейв. От страха я замыкаюсь.

Так вот, подумал он, откуда и холодность, и надменность. Страх? Но почему страх?

— Сама не знаю. Я ее боюсь, вот и все. — Внезапно она улыбнулась и подняла бокал. — Будьте здоровы. Ваш отец абсолютно прав. Вино прекрасное.

— Да, уж отец-то в этих делах понимает. Я вас с ним познакомлю. Вы ему понравитесь. У него отличный вкус.

— Ну-ну, это уже откровенная лесть.

— Я думаю вот что. Мы все вместе здесь пообедаем. Попробую договориться на воскресенье. А если к тому времени вернется миссис Пелгрейв — пусть посидит с детьми. Для разнообразия. Ей это не повредит, верно?

Она снова затихла. В ответ на свой вопрос он не услышал ни единого звука, но по пути домой остановил машину на берегу залива. Луч маяка по-прежнему через равные промежутки проносился по небу и воде; в мгновение тьмы Фрэнклин коснулся губами ее губ. В сравнении со страстным укусом миссис Пелгрейв этот поцелуй был как прикосновение к нежному лепестку.

— Ты ведь на самом деле ее не боишься?

Наверное, вопрос был глупый — впрочем, он тоже остался без ответа. Она замерла, откинувшись на спинку сиденья. Когда вернулся сноп света, глаза ее ярко сверкнули, и луч прожектора резанул по ним, как нож.

Прошло два дня, и он пошел бродить по пляжу в надежде найти Хайди, но не видно было ни ее, ни детей, ни бело-желтого полосатого мяча. Зато в глаза бросились знакомые золотистые ноги и волосы, пламенеющие как костер на серебристом песке.

— О, привет. Вернулись?

Миссис Пелгрейв была занята полировкой ногтей — настолько занята, что даже толком не взглянула на него.

— Ты когда приехала?

— Вчера утром.

— Странно, что я тебя не видел.

— Странно? У меня было много дел. В том числе и неприятных.

Теперь она говорила надменным, ледяным тоном. Он собирался было присесть рядом с ней на песок, но тут же передумал. Так и остался стоять в неловкой застывшей позе.

— Что-то ни Хайди, ни детей не видно.

— Я понимаю, что ты ужасно разочарован.

Он ощутил в себе змейку раздражения: она метнулась из горла и укусила его в язык. Миссис Пелгрейв долго, внимательно осматривала свои ногти, потом так же долго искала сумочку и наконец достала зеркальце.

— Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду.

— Объяснить? Зачем?

С полминуты она разглядывала себя в зеркальце, не говоря ни слова.

— И все-таки я не понимаю, куда пропала Хайди. Мы договаривались вчера с ней пойти выпить кофе.

— Не могла же она пить с тобой кофе, если ее тут не было.

— Что-то непонятно.

— Я ее отправила домой.

Змея снова ужалила в горло, наполнив рот тошнотворным привкусом.

— Как — домой? В Германию?

— Куда же еще.

— Но она не поедет. Она ни за что не хочет туда возвращаться.

— Уже вернулась. Вчера вечером.

Он стоял, оцепенев от бессилия и гнева. Она, будто позабыв о нем, продолжала изучать себя в зеркальце. Наконец он взорвался.

— Но это же… это же черт знает что! Вот так взять и… это черт знает что!

— Не кричи. Речь идет о няне моих детей. Что же мне спокойно смотреть, как она вешается на каждого встречного-поперечного?

— Вешается? Господи Иисусе! Да мы с ней тихо, невинно поужинали.

Теперь она посмотрела на него, вытянув губы в тонкую насмешливую улыбку.

— Невинно? Мне это нравится. Твои забавы на прошлой неделе вряд ли можно назвать невинными.

— Ничего подобного между нами не было!

— То-то ты разочарован.

— Я не разочарован! Да ради бога!..

До этого она разговаривала с ним на равных, как с мужчиной, теперь же вдруг сказала: