Марсель Швоб - Воображаемые жизни

В тот же день, после обеда, он пришел в ее новую тюрьму. Это была комната в замке, средней величины, и туда подымались по восьми ступеням. Николай сел на кровати, возле которой стоял толстый столб с железной, прикованной к нему цепью.

«Жаннетта, — сказал он, — вы видите, какое великое милосердие явили вам сегодня Господь Бог и Дева Мария; они вас приняли под милостивое покровительство нашей Святой Матери-Церкви. Надо покорно выслушивать поучения и приказания судей и духовных лиц. Оставьте ваши прежние бредня и не возвращайтесь к ним больше, иначе вы будете навсегда покинуты Церковью. Вот приличные одежды для скромной женщины. Берегите их, Жаннетта. Остригите скорее ваши волосы, которые, как я вижу, у вас подрезаны в круг».

Четыре дня спустя Николай ночью пробрался в комнату Иоанны и украл рубашку и юбку, которые сам же дал. Когда ему донесли, что она снова оделась в мужское платье, он сказал: «Увы! Она — отступница и глубоко впала во зло».

В архиепископской часовне он повторил слова магистра Жюля де Дюремора: «Мы, судьи, должны только постановить, что Иоанна — еретичка, и передать ее светскому суду, прося с ней действовать мерами кротости».

Перед тем, как ее отвели на мрачное кладбище, он пришел увещевать ее в сопровождении Жана Тумулье.

«Жаннетта, — сказал он ей, — не скрывайте более истины, — теперь вам нужно думать лишь о спасении души. Дитя мое, верьте мне: сегодня, среди всех, должны вы смириться и на коленях принести всенародное покаяние. Пусть оно будет всенародное, Иоанна, смиренное и всенародное, ради уврачевания вашей души».

И Иоанна просила напомнить ей об этом тогда, боясь, что у нее не хватит решимости в присутствии такого множества людей.

Он остался, чтобы увидеть ее сожжение. И здесь видимым образом проявилось его благоговение к Святой Деве. Как только услышал он, как Иоанна взывала к Марии, он заплакал горькими слезами. Так его трогало имя Богоматери. Английские солдаты, думая, что он делает это из жалости, избили его и гнались за ним с поднятыми саблями, и если б не граф Варвик, протянувший над ним руку, они бы убили его.

Он еле успел вскочить на графского коня и спасся бегством.

Много дней он бродил по дорогам Франции, не решаясь вернуться в Нормандию и опасаясь королевских людей. Наконец, он прибыл в Базель.

На деревянном мосту, среди островерхих домов, крытых полосатой черепицей, и крепостных караулен, желтых и голубых, блеск Рейна ударил ему в глаза.

Ему почудилось, он тонет, как блудливый монах, и зеленая вода крутится в глазах.

Имя Марин остановилось у него в горле, он всхлипнул и умер.

Она родилась около середины XV века, на улице Паршеминере, близ улицы святого Якова; стояла зима такая холодная, что волки бегали по снегу в Париже. Старая женщина с красным носом, торчавшим из-под чепца, подобрала ее и воспитала. Сперва она играла на паперти с Переттой, Гильометтой, Изабо и Жаннетой; все они носили короткие юбки и своими покрасневшими ручонками лазили в канавы, выдавливая кусочки льда. Они наблюдали также, как заманивают прохожих в игре, называемой «Сен-Мери». Они глазели под навесом на требуху в кадках, на длинные болтающиеся сосиски и на толстые железные крючья, на которых мясники вешают разрубленные на четверть туши.

Близ Сен-Бенуа-Ле-Бетурнэ, где были писцы, они слушали, как скрипят перья, и по вечерам задували свечи под носом у клерков через окна их каморок.

У Малого моста они дразнили селедочников и быстро убегали с площади Мобер, прячась за углом улицы Трех ворот. Потом, усевшись на каменном окладе фонтана, стрекотали до темной ночи.

Так проходило детство Катерины, пока старая женщина не научила ее сидеть за подушкой для плетения кружев и терпеливо скрещивать нити коклюшек. Потом она стала искусной в своем ремесле. Жаннетой сделалась шляпочницей, Перронетта — прачкой, Изабо — перчаточницей, а Гильометта, самая счастливая, — колбасницей; у ней было румяное лицо, горевшее, словно его натерли свежей свиной кровью.

И те, что играли в «Сен-Мери», тоже взялись за другое, Одни учились на горе святой Женевьевы, другие резались в карты в Тру-Перетт, третьи чокались кружками онисского вина в трактире «Сосновое яблоко», иные ссорились в гостинице «Толстой Марго», и в полдень их можно было встретить входящими в таверну на Бобовой улице, а в полночь выходящими из дверей на Жидовской.

Катерина плела кружева, а в летние сумерки отправлялась подышать вечерней свежестью на скамейке у церкви, где можно было посмеяться и поболтать.

Катерина носила суровую кофточку и зеленую юбку. Она сходила с ума по нарядам и больше всего ненавидела шапочку, отличавшую девушек не из благородных фамилий. Она любила также тестоны [6] Тестон — серебряная старинная монета в 10 су ( Прим. пер .). , экю серебряные, но всего больше золотые.

Это заставило ее сойтись с Казеном Шолэ, тюремным смотрителем из Шатлэ. Впрочем, от своей должности он получал мало монет. Часто она ужинала с ним вместе в трактире «Лошака» против церкви отцов-матуринов, а после ужина Казен Шолэ отправлялся ловить куриц по парижским рвам. Он проносил их под своим большим плащом и выгодно сбывал Машекру, вдове Арнуля, красивой торговке птицей у ворот Малого Шатлэ.

Скоро Катерина бросила ремесло кружевницы: старая женщина с красным носом уже гнила на кладбище Невинных.

Казен Шолэ подыскал для подруги низенькую комнатку около Трех Дев и навещал ее по вечерам. Он не мешал ей показываться у окна с подведенными углем глазами и щеками, намазанными свинцовыми белилами.

Все горшки, чашки и фруктовые тарелки, на которых Катерина подавала есть и пить всякому, кто хорошо платил, были украдены в «Лебеде» или в гостинице «Оловянное блюдо». В один прекрасный день Казен Шолэ исчез, заложив у Трех прачек платье и пояс Катерины. Его приятели рассказали кружевнице, что его по приказанию прево секли, разложив на тележном кузове, и выгнали из Парижа через Бодуайерские ворота. Они больше не видались. Оставшись одна и не имея охоты зарабатывать деньги трудом, она сделалась уличной женщиной, живущей где придется.

Сперва она поджидала у дверей трактиров, и ее знакомые уводили ее за стены около Шатлэ или против Новарской коллегии. Когда начались холода, одна сострадательная старуха пристроила ее в бани, где хозяйка дала ей пристанище. Она стала жить в каменной комнате, устланной зеленым камышом. За ней осталось прозвище «Катернна-кружевница», хотя она больше не плела кружев. Иногда ей давали свободу пройтись по улицам с тем, чтобы она вернулась к тому часу, когда народ обыкновенно идет в баню.