Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Когда эспада, отделившись от быка, снова неподвижно застыл, бык, шатаясь, пробежал еще несколько шагов, громко фыркая, открыв пасть и свесив язык; на окровавленном затылке его чуть виднелась алая рукоять шпаги. Потом он рухнул наземь, и толпа, словно подброшенная пружиной, разом, как один человек, вскочила на ноги и разразилась громом рукоплесканий и яростными выражениями восторга. Нет на свете смельчака, равного Гальярдо! Этот парень не знает страха!..

Стоя перед ложей и раскинув широким жестом руки, эспада поклонился, между тем как затянутые в белые перчатки руки доньи Соль неистово аплодировали ему.

Затем, быстро переходя из рук в руки, маленьким комочком промелькнул носовой платок доньи Соль, посланный из ложи к барьеру, — ароматный квадратик из батиста и кружев, продетый в бриллиантовое кольцо, — подарок матадору, заколовшему быка в честь сеньоры.

Тут снова грянул гром аплодисментов. Забыв на миг своего героя, толпа повернулась спиной к арене, чтобы взглянуть на донью Соль, и со всех сторон раздались крики, с чисто андалузской фамильярностью прославлявшие ее красоту. Небольшой, поросший шерстью треугольник быстро прошел по рукам зрителей от барьера к ложе. То было еще не остывшее бычье ухо, посланное матадором сеньоре, в честь которой он заколол быка.

К концу празднества по городу разнеслась весть о триумфе Гальярдо. Когда эспада вернулся домой, все соседи собрались у входа, шумно приветствуя героя, словно они сами присутствовали на корриде.

Шорник, позабыв свои обиды, с восторгом глядел на тореро, ошеломленный не столько его подвигами на арене, сколько его связями в высшем свате. Он уже давно точил зубы на одно выгодное местечко и теперь, убедившись, что шурин его дружит со сливками севильского общества, не сомневался в удаче.

— Дай-ка взглянуть на перстень. Посмотри, Энкарнасьон, что за подарок! Сам Рожа де Флор позавидовал бы!

Передавая друг другу кольцо, женщины так и ахали от восторга. Кармен только поморщилась: «Да, красиво». И поспешно, словно кольцо жгло ей руки, передала его золовке.

После севильской корриды для Гальярдо наступила пора разъездов. Контрактов в этом году оказалось больше, чем когда бы то ни было. После боя быков в Мадриде ему предстояли выступления на всех аренах Испании. Его доверенный погрузился в изучение железнодорожного расписания, занимаясь бесконечными расчетами и составляя маршруты.

Гальярдо шел от одного успеха к другому. Еще никогда у него не было такого приподнятого настроения. Поистине он ощущал новый прилив сил. И все же перед каждой корридой его терзали сомнения, тревога и неуверенность — порождение страха, которого он никогда не ведал в те времена, когда с трудом пробивал себе дорогу в жизни. Но едва он выходил на арену, как страх рассеивался, уступая место безрассудной отваге, неизменно приводившей к успеху.

После выступления на арене чужого города он возвращался в гостиницу в сопровождении квадрильи, так как они жили все вместе. Усталый и потный, он, не снимая боевого наряда, опускался в кресло с приятным сознанием успеха и принимал поздравления от представителей «лучшего общества». Хуан был сегодня неподражаем! Первый тореро в мире! Здорово он прикончил четвертого быка!..

— Не правда ли? — с ребяческой гордостью подхватывал Гальярдо. — Удар и впрямь был неплох!

И время проходило в нескончаемых разговорах о быках: эспада и поклонники его таланта без устали перебирали события дня и вспоминали минувшие корриды. Наступал вечер, зажигались огни, а любители все не уходили. По давно заведенному обычаю квадрилья, забившись в отдаленный угол, молча и терпеливо сносила эту болтовню. Без разрешения маэстро «ребята» не имели права уйти, чтобы переодеться и пообедать. Пикадоры, изнемогая под тяжестью железных доспехов, защищавших ноги, и страдая от ушибов, полученных при падении с лошади, вертели между колен свои твердые касторовые шляпы; бандерильеро в шелковых костюмах, насквозь пропитанных потом, томились от голода после напряженной работы. Бросая свирепые взгляды на поклонников маэстро, все думали лишь об одном: «Да когда ж эти болтуны уберутся восвояси? Чтоб им пусто было!»

Наконец, взглянув на товарищей, матадор произносил: «Можете идти». И тореро, толкая друг друга, словно выпущенные на свободу школьники, устремлялись к выходу, между тем как Гальярдо продолжал упиваться похвалами местной «знати», забыв о Гарабато, молча ожидавшем возможности раздеть матадора.

В свободные дни, отдыхая от утомительного напряжения, в котором его держали опасности боя и обожание толпы, Гальярдо вспоминал о Севилье. Время от времени приходили надушенные письма в несколько строк, поздравлявшие его с успехом. Ах, если бы донья Соль была здесь вместе с ним!

В постоянных разъездах из города в город, окруженный почитателями, изо всех сил старавшимися доставить ему удовольствие, он сходился с женщинами и участвовал в празднествах, устраиваемых в его честь. Но попойки оставляли горький осадок, он становился мрачен и необщителен. Его охватывало безудержное желание причинить женщине боль, потребность быть жестоким, чтобы выместить на ней все, что он терпел от причуд и капризов той, другой представительницы слабого пола.

Случалось, у него рождалась потребность поделиться своими переживаниями с Насионалем, властная потребность найти облегчение в исповеди, снять со своей души тяжелый камень.

Кроме того, вдали от родной Севильи он испытывал к бандерильеро какую-то особую нежность и привязанность. Себастьян знал о его любовной связи с доньей Соль, ему случалось издали видеть ее, а она не раз смеялась, слушая забавные рассказы о чудаковатом бандерильеро.

Себастьян выслушивал исповедь эспады, сурово насупясь.

— Тебе, Хуан, следует забыть эту сеньору. Мир и лад в семье стоят дороже всех наших успехов, ради которых мы рискуем жизнью. Как знать, не вернемся ли мы домой в один прекрасный день калеками. Верь мне, Кармен знает больше, чем ты воображаешь. Она догадывается и уже не раз намекала мне на твои делишки с племянницей маркиза. Не грешно ли так терзать бедняжку? Берегись, у Кармен горячий нрав, и как бы вам обоим не досталось от нее.

Но вдали от семьи, целиком отдавшись мыслям о донье Соль, Гальярдо не обращал внимания на предостережения Насионаля и лишь пожимал плечами в ответ на его увещания. Ему было необходимо поделиться с кем-то приятными воспоминаниями, рассказать о пережитых счастливых минутах с бесстыдством любовника, желающего вызвать в друге зависть к своему успеху.

— Ты не знаешь, что это за женщина! Ты, Себастьян, ведь ничего не смыслишь в таких вещах! Все женщины Севильи вместе взятые ничто перед ней. Возьми всех женщин из всех городов, где мы с тобой побывали, — и все они рядом с ней никуда не годятся. Мне никто не нужен, кроме доньи Соль. Когда узнаешь такую сеньору, как эта, никого больше не захочешь. Если б ты, парень, знал ее так, как я знаю! Наши женщины пахнут свежестью, чистым бельем. А эта, Себастьян, эта!.. Представь себе аромат всех роз из алькасарских садов… Нет, лучше, — это жасмин, жимолость, благоухание вьющихся растений из райских цветников; и этот дивный запах исходит изнутри, точно не духи, которыми она надушилась, а кровь ее струит этот аромат. И, наконец, она не из тех женщин, с которыми становится скучно после первой же встречи. Нет, с ней всегда чего-то желаешь еще, жаждешь недосягаемого, а оно не приходит. Словом, Себастьян, не могу тебе объяснить как следует. Ты не знаешь, что такое настоящая сеньора, так заткни глотку, не проповедуй.