Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Однажды Насиональ получил от Кармен записку с просьбой прийти. Записку передала ему жена.

— Я встретила ее сегодня утром. Она шла из церкви святого Хиля. У бедняжки глаза распухли от слез. Пойди, навести ее. Быть замужем за красавцем! Чистое наказание!

Кармен ждала Насионаля в кабинете Гальярдо. Здесь они могут спокойно поговорить, сюда не заглянет ни бранчливая сеньора Ангустиас, ни зять с женой, которые, пользуясь семейными раздорами, расположились здесь со всем потомством, как у себя дома. Гальярдо был в клубе на улице Сьерпес. Он избегал своего дома и, боясь встречи с женой, частенько обедал с друзьями в ресторане Эританьи.

Насиональ сидел на диване; понурив голову и вертя в руках шляпу, он избегал смотреть на жену маэстро. До чего она подурнела! Темные тени легли вокруг воспаленных глаз. Смуглые щеки и нос покраснели, до блеска натертые носовым платком.

— Себастьян, расскажите мне всю правду, начистоту. Вы добрый человек, лучший друг Хуана. Забудьте, как разбранила вас мама прошлый раз. Вы ее знаете, она добра, но вспыльчива. Не обращайте на нее внимания.

Бандерильеро в ответ только кивал головой и ждал вопроса. Что желала узнать от него сеньора Кармен?..

— Расскажите, как все было в Ринконаде. Что вы видели и что вы обо всем думаете?

Славный, добрый Насиональ! С каким благородным негодованием он вскинул голову, радуясь возможности утешить несчастную женщину!.. Что он видел? Решительно ничего дурного!

— Клянусь вам памятью отца… Клянусь моими идеями!

Насиональ, не колеблясь, поклялся самым священным, что у него было в жизни — своими убеждениями, ведь он и впрямь не видел ничего дурного, а раз не видел, то, гордясь своей мудрой проницательностью, он делал вывод, что ничего дурного и не происходило.

— Я себе представляю, что у них только дружеские отношения. Может, и было что прежде, не знаю. Люди болтают… сплетничают… рады наврать с три короба. Плюньте на них, сенья Кармен. Живите и веселитесь, это самое важное.

Но Кармен продолжала выпытывать. Что произошло на ферме? Ведь ферма — ее дом; значит, муж не только изменил, но совершил святотатство, нанес ей личное оскорбление, — вот что ее больше всего возмущало.

— Уж не считаете ли вы меня дурой, Себастьян? Я все вижу. С тех пор как он стал встречаться с этой женщиной… не знаю, как там все было, — но я сразу поняла, что с Хуаном творится неладное. В тот день, когда он заколол в ее честь быка и вернулся домой с бриллиантовым перстнем, я догадалась об их отношениях и готова была схватить и растоптать это проклятое кольцо. Потом я узнала все, все! Ведь всегда найдутся охотники насплетничать, лишь бы причинить другому горе. Да разве они стесняются? Разъезжают повсюду верхом, как муж с женой, на глазах у всех, словно цыгане, что шатаются по ярмаркам. Когда мы жили на ферме, мне обо всем доносили, потом в Санлукаре тоже рассказывали.

Видя, что взволнованная воспоминаниями Кармен вот-вот разразится слезами, Насиональ поспешил перебить ее:

— И вы верите этим сплетням, девочка? Неужто вы не понимаете, что все это клевета? Люди желают вам зла из зависти.

— Нет, я Хуана знаю. Вы думаете, он впервые изменяет мне? Он таков, как есть, и другим не станет. Проклятое ремесло, оно сводит мужчин с ума. Уже через два года, как мы поженились, он завел шашни с девушкой, которая торговала мясом на рынке. Сколько я натерпелась, узнав об этом. Но ни словом не обмолвилась, и он до сих пор воображает, будто я ничего не знаю. А потом сколько их еще было! Танцовщицы из кафе, девки, что шатаются по харчевням, и даже проститутки из публичных домов… Всех не сосчитать, а я молчала, лишь бы сохранить мир в доме. Но теперешняя не то что другие. Хуан помешался на ней, ну, ровно одурел; я знаю, он идет на тысячу подлостей, лишь бы эта женщина не выставила его за дверь, вспомнив, что она важная сеньора и ей не пристало путаться с тореро… Сейчас она уехала. Вы не знали? Да, уехала, ей, видите ли, наскучила Севилья. Мне ведь всё рассказывают. Она уехала, даже не попрощавшись с Хуаном, а когда тот явился к ней на следующий день, дверь оказалась запертой. И вот он бродит уныло, как больной конь, идет с друзьями, а лицо у него как у покойника, и пьет, чтобы разогнать тоску, а домой возвращается, словно побитый. Он не может забыть ее. Видите ли, он гордился любовью женщины из высшего света, а теперь, когда она его бросила, чувствует себя униженным. Ах, как он мне противен! Он мне больше не муж, у нас не осталось ничего общего. Лишь изредка перекинемся мы словом, да и то враждебным. Мы словно чужие. Я сплю одна наверху, он — внизу, в комнате рядом с патио. И — клянусь! — мы больше никогда не будем вместе. Раньше я ему все прощала, смотрела на его похождения как на неизбежное зло проклятого ремесла; все тореро считают себя неотразимыми… Но теперь я и взглянуть на него не хочу, так он мне противен.

Глаза Кармен пылали ненавистью, голос звучал твердо.

— Ах, эта женщина! Что она сделала с ним! Он стал неузнаваем. Теперь он признает только общество богатых сеньоров, а жители нашего предместья и бедняки Севильи, старые друзья, которые так поддерживали его вначале, жалуются на невнимание и в один прекрасный день со злости устроят ему на арене скандал. Деньги рекой текут к нам в дом, их и не сосчитать. Хуан сам не знает, сколько у него. Но я все вижу. В угоду своим новым друзьям он крупно играет и много проигрывает, и вот деньги входят в одну дверь, а выходят в другую. Я молчу; ведь зарабатывает деньги он. Но мне пришлось занять у дона Хосе на расходы по ферме, а оливковые рощи куплены в этом году тоже в долг. Почти все, что он заработает в нынешнем сезоне, уйдет на уплату долгов. А если стрясется беда? Если ему придется бросить свое ремесло, как это сделали другие? Он и меня хотел переделать на свой лад. Возвращаясь от своей доньи Соль, этого дьявола в юбке, сеньор нашел, что у нас с мамой уж очень затрапезный вид в наших мантильях и шалях, какие носят все женщины в предместье. И вот он заставил меня носить эти шляпки из Мадрида, хотя они мне вовсе не к лицу и я похожа в них на обезьяну, танцующую под шарманку. И это вместо нашей чудесной мантильи! И наконец, он завел эту дьявольскую машину, автомобиль, в котором я еду, дрожа от страха и задыхаясь от вони. Дай ему волю, он, пожалуй, и маме нацепит на голову шляпу с петушиными перьями. Из пустого тщеславия он хочет, чтобы мы походили на ту, о которой он все время мечтает; он нас стыдится.

Бандерильеро возмутился. Ну, уж это неправда. У Хуана доброе сердце, и если он что делает, так только из любви к семье, желая доставить ей все удобства и роскошь.

— Так или иначе, сенья Кармен, а кое-что можно ему и простить. Ведь женщины просто умирают от зависти к вам. Это не шутки быть женой самого отважного тореро, получать горы золота, жить в таком замечательном доме и быть полновластной хозяйкой всего добра — ведь маэстро ни в чем у вас отчета не спрашивает.