Рамон Валье-Инклан - Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

Мы все уселись. Конча велела старшей дочери позвать Канделарию. Девочка побежала. Когда она была уже у дверей, мать спросила:

— Куда же ты идешь, Мария Фернанда?

— А ты мне не сказала?..

— Ты права, моя милая. Так вот, тебе надо только ударить в гонг. Там, около туалета.

Мария Фернанда побежала быстро и легко, словно порхая. Мать нежно ее поцеловала, а потом, улыбнувшись, поцеловала и маленькую девочку, глядевшую на нее своими большими топазовыми глазами. Вошла Канделария, неся белый платок, из которого она выдергивала нитки:

— Вы меня звали?

— Это я позвала, Кандела. Мама мне велела.

Девочка побежала навстречу старой служанке и выхватила у нее из рук платок, чтобы вытаскивать нитки самой. Мария Исабель, которая сидела на ковре, уткнувшись в колени матери, капризно вскинула головку и сказала:

— Кандела, дай я буду вытаскивать нитки.

— Сестра твоя первая подошла, голубка моя.

И Канделария с благодушной улыбкой старой служанки показала ей свои морщинистые руки, в которых ничего уже не было. Мария Фернанда снова уселась на диван. Тогда моя кузина Исабель, любимицей которой была младшая девочка, взяла из рук старшей холщовый платок, от которого пахло полем, и разорвала его на две части:

— Бери, милая.

Мария Фернанда, которая в это время вытаскивала нитку за ниткой, прошептала со старушечьей важностью:

— Ну и капризница!

Канделария, сложив руки на белом гофрированном переднике, стояла посреди комнаты и ожидала распоряжений. Конча спросила ее о доне Хуане Мануэле:

— Вы его одного оставили?

— Да, сеньорита. Уже перенесли.

— Где вы его уложили?

— В комнате, что в сад выходит.

— Вам надо будет приготовить помещение для господина маркиза… Не возвращаться же ему в Лантаньон.

И бедняжка Конча улыбнулась мне той отрешенной улыбкой, какая бывает у больных. Морщинистый лоб старой няни покраснел. Она нежно посмотрела на девочек, а потом сказала со старозаветной строгостью дуэньи, благочестивой и точной:

— Господину маркизу приготовлены покои епископа.

Она молча удалилась. Обе девочки принялись вытягивать из платка нитки, поглядывая украдкой друг на друга, чтобы увидеть, которая вытянет больше. Конча и Исабель о чем-то перешептывались между собой. Пробило десять, и на коленях у девочек в светлом круге, брошенном масляной лампой, стлались белые нитки, постепенно складываясь в пучки.

Я уселся возле огня и стал шевелить дрова старинными бронзовыми щипцами затейливой работы. Обе девочки спали: старшая — положив головку на плечо матери, младшая — на руках у моей кузины Исабели. Слышно было, как хлещет о стекла дождь и как завывает ветер в таинственном темном саду. В камине рубиновыми огоньками догорали угли; время от времени по ним пробегало легкое и веселое пламя.

Чтобы не разбудить девочек, Конча и Исабель продолжали говорить тихо. Увидавшись после стольких лет разлуки, обе погрузились в воспоминания и воскрешали в памяти прошлое. Они долго шептались так, перебирая свою дальнюю, давно забытую родню. Вспоминая, они говорили о своих благочестивых тетках, старых и больных, о бледных старых девах — кузинах, о бедной графине де Села, без памяти влюбленной в студента, об Амелии Камараса, которая умирала от чахотки, о маркизе де Торе, который усыновил двадцать семь своих незаконных детей. Они говорили о нашем благородном и почтенном дяде, епископе Мондоньедо, об этом исполненном милосердия святом, который приютил у себя во дворце вдову генерала-карлиста, адъютанта короля! Я не стал особенно прислушиваться к перешептыванию Исабели и Кончи. Время от времени они задавали мне какой-нибудь вопрос, после которого снова надолго оставляли меня в покое.

— Ты, верно, знаешь, сколько лет епископу?

— Скоро семьдесят.

— Я же тебе говорила!

— А я думала, ему больше!

И снова лился их теплый и легкий женский разговор, и так до тех пор, пока они снова не обращались ко мне:

— А ты помнишь, когда сестры мои постриглись в монахини?

Конча и Исабель говорили со мною так, как если бы я был хроникером всех их семейных событий. Так мы проговорили весь вечер. Около полуночи разговор наш погас вслед за огнем в камине. После продолжительного молчания Конча поднялась, вздыхая от усталости, и стала будить Марию Фернанду, спавшую у нее на плече:

— Ах, милая моя! Ну не могу же я так!..

Мария Фернанда открыла совсем сонные глаза. Это был чудесный невинный детский сон. Мать ее нагнулась, чтобы взять из шкатулки часы, где они лежали вместе с кольцами и четками:

— Двенадцать, а девочки все еще не легли. Не спи, милая, — И она стала поднимать Марию Фернанду, которая теперь дремала, прислонив голову к ручке дивана. — Сейчас вас уложат. — И с улыбкой, таявшей на ее похожих на увядшую розу губах, она смотрела на маленькую девочку с распущенными волосами, которая спала на руках у Исабели, словно ангел, окруженный волнами золота. — Бедняжка! Жалко ее будить! — И, обернувшись ко мне, добавила: — Ты позвонишь, Ксавьер?

В ту же минуту Исабель постаралась подняться с девочкой на руках:

— Нет, не могу. Она такая тяжелая.

И она улыбнулась, окончательно покорившись и не сводя с меня глаз. Я подошел к ней и осторожно взял девочку на руки. Золотые волны волос рассыпались по моему плечу. В эту минуту мы услыхали в коридоре медленные шаги Канделарии, которая пришла за детьми, чтобы уложить их спать. Увидав, что я держу Марию Исабель на руках, она подошла ко мне:

— Сейчас я ее возьму, господин маркиз. Не беспокойтесь.

И она улыбнулась кроткой и добродушной улыбкой беззубой старухи. Все так же молча, боясь разбудить девочку, я сделал ей знак не трогать ее. Кузина моя Исабель поднялась и взяла за руку Марию Фернанду, которая плакала оттого, что мать хотела уложить ее в постель.

— Ты хочешь, чтобы Исабель обиделась, — сказала ей мать, поцеловав ее.

И Конча нерешительно на нас посмотрела, не желая, должно быть, огорчать девочку:

— Скажи, ты хочешь, чтобы Исабель обиделась?

Девочка повернулась к Исабели, умоляюще глядя на нее все еще сонными глазами:

— Ты что, обиделась?

— Да, обиделась и теперь не буду там спать, — ответила Исабель.

— А где же ты будешь спать? — с большим интересом спросила девочка.

— Куда же мне идти? В дом священника!

Девочка была убеждена, что сеньоре из рода Бенданья положено находиться не иначе, как во дворце Брандесо, и попрощалась с матерью. Глаза ее были очень грустны. Конча осталась одна в будуаре. Вернувшись из детской, где девочек уложили спать, мы увидели, что сна плачет.

— С каждым днем она все безумнее тебя любит! — прошептала Исабель.

Конче показалось, что она шепчет мне нечто совсем другое, и она посмотрела на нас сквозь слезы. В глазах ее была ревность. Исабель сделала вид, что ничего не заметила. Улыбнувшись, она прошла вперед и села на диван рядом с Кончей: