Арчибальд Кронин - Цитадель

Эндрью дразнил ее:

— Ты, конечно, вынула все наше фамильное серебро, самый лучший фарфор, золотой самовар? Ну, и, конечно, торт от Перри!

— Нет. Я угощала ее хлебом с маслом, — отвечала она ему в тон. — И чаем из нашего закоптелого чайника.

Он насмешливо поднял брови.

— И ей это поправилось?

— Надеюсь, что да.

После этого разговора Эндрью что-то глодало, — он испытывал странное чувство, в котором, при всем его желании, не способен был разобраться. Через два дня, когда миссис Воон позвонила ему по телефону и пригласила его и Кристин обедать, он растерялся. Кристин в это время на кухне пекла пироги, и говорить по телефону пришлось ему.

— Очень сожалею, — сказал он, — но боюсь, что мы не сможем быть у вас. Я все вечера почти до девяти часов занят в амбулатории.

— Но по воскресеньям вы, конечно, свободны, — сказала она с очаровательной непринужденностью. — Так приходите ужинать в будущее воскресенье. Значит, решено. Мы вас ждем!

Он влетел в кухню и набросился на Кристин.

— Эти твои проклятые чванные друзья таки заставили меня принять приглашение на ужин! Но мы не можем идти! Я глубоко убежден, что в воскресенье мне что-нибудь помешает.

— Послушай, Эндрью Мэнсон! — У Кристин глаза сияли, потому что ее обрадовало приглашение, но она принялась сурово отчитывать мужа. — Пора тебе перестать глупить. Мы бедны, и это всем известно. Ты ходишь обтрепанный, а я сама стряпаю. Но это ничего не значит. Ты врач, и хороший врач к тому же, а я твоя жена. — Выражение ее лица на миг смягчилось. — Ты меня слушаешь? Да, может быть, тебя это удивит, но у меня имеется в комоде брачное свидетельство. Вооны страшно богаты, но это мелочь по сравнению с тем, что они милые, обаятельные и культурные люди. Мы с тобой очень счастливы здесь вдвоем, мой друг, но должны же мы иметь каких-нибудь знакомых. Почему нам не познакомиться с ними поближе, раз они этого хотят? Нечего тебе стыдиться нашей бедности. Забудь о деньгах и о положении в обществе и обо всяких таких вещах, научись ценить в людях то, что в них ценно.

— Да будет тебе!.. — недовольно пробурчал он.

В воскресенье он отправился с ней к Воонам с безучастным видом, внешне покорно, и только когда они поднимались по хорошо вымощенной дорожке мимо новой теннисной площадки, он заметил сквозь зубы:

— Наверное, не примут нас, увидев, что я не в смокинге.

Вопреки его ожиданиям, их приняли очень хорошо. Худое, некрасивое лицо Воона радушно улыбалось им поверх серебряной чайницы, которую он, неизвестно зачем, быстро вертел в руках. Миссис Воон приветствовала их с непринужденной простотой. За столом оказались еще другие гости — профессор Челлис и его жена, приехавшие к Воонам на два свободных дня — субботу и воскресенье.

За первым в его жизни коктейлем Эндрью оглядывал длинную, устланную светлокоричневым ковром комнату, полную цветов, книг, своеобразно красивой мебели. Кристин весело разговаривала с Воонами и миссис Челлис, пожилой дамой с забавными морщинками вокруг глаз. Оказавшись в одиночестве и не желая обращать на себя внимание, Эндрью нерешительно подсел к Челлису, который, несмотря на почтенную седую бороду, весело доканчивал третью порцию крепкого «Мартини» [18] Коктейль. .

— Не желаете ли, молодой медик, заняться одним исследованием? — улыбаясь, обратился он к Эндрью. — Следует выяснить назначение оливкового масла в «Мартини». Имейте в виду, — я вас заранее предупреждаю, что у меня уже есть на этот счет кое-какие предположения, но каково ваше мнение, доктор?

— Я... я, право, не знаю, — пробормотал Эндрью.

— Моя теория заключается вот в чем, — пришел к нему на помощь Челлис, сжалившись над ним. — Тут заговор торговцев и таких негостеприимных хозяев, как наш друг Воон. Использован закон Архимеда. — Он быстро замигал глазами под густыми черными бровями. — Путем простого вытеснения они рассчитывают сэкономить джин!

Эндрью не смеялся, угнетенный сознанием своей неотесанности. Он не отличался светскими талантами и никогда в жизни не был в таком богатом доме. Он не знал, что делать с пустым стаканом, куда девать пепел с папиросы, а главное — собственные руки. Он был рад, когда, наконец, сели ужинать. Но и тут он чувствовал, что производит невыгодное впечатление.

Ужин был простой, но прекрасно приготовлен и сервирован. На тарелке у каждого уже стояла чашка горячего бульона, за нею последовал салат из цыплят, латука и каких-то незнакомых острых приправ. Эндрью сидел рядом с миссис Воон.

— У вас очаровательная жена, доктор Мэнсон, — заметила она тихо, когда они уселись. Миссис Воон была высокая, тоненькая, элегантная женщина, очень хрупкая на вид, совсем некрасивая, но с большими умными глазами и с изысканно-простыми манерами. Ее подвижной рот с приподнятыми уголками свидетельствовал о живом уме и утонченности.

Она заговорила с Эндрью о его работе, сказав, что ее мужу много рассказывали о его добросовестности. Она любезно старалась втянуть его в разговор, спрашивала с интересом, как, по его мнению, можно было бы улучшить условия работы врачей в городе.

— Как вам сказать... я, право, не знаю... — Он от смущения пролил суп. — Мне думается... я бы хотел, чтобы работа велась более научными методами. — Даже любимая тема не развязала ему язык, а ведь он часами с увлечением говорил об этом Кристин! Он не поднимал глаз от тарелки, пока, наконец, к его облегчению, миссис Воон не вступила в разговор с Челлисом, сидевшим по другую сторону от нее.

Челлис, который, как выяснилось, был профессором металлургии в Кардиффе, читал лекции по тому же предмету в Лондонском университете и состоял членом Горнозаводского комитета патологии труда, был веселый говорун. Он разговаривал всем телом, руками, бородой, спорил, громко хохотал или смеялся журчащим смехом и в то же время забрасывал в себя большие порции еды и питья, как истопник, лихорадочно разводящий пары. Но говорил он хорошо, и все остальные, видимо, слушали его с удовольствием. Один лишь Эндрью не принимал участия в беседе, неодобрительно слушая то, что говорили о музыке, о достоинствах Баха, а затем (благодаря привычке Челлиса перескакивать от одной темы к другой) о русской литературе. Он слышал, как упоминались имена Толстого, Чехова, Тургенева, Пушкина так часто, что они набили ему оскомину. «Чепуха какая-то, — злился он про себя, — сплошная, никому не нужная чепуха... Что воображает о себе этот старый бобер? Посмотрел бы я, как он, скажем, сделал бы трахеотомию в какой-нибудь грязной кухне на Сифен-роу. Немного бы ему там помог его Пушкин!»

Кристин от души наслаждалась. Поглядывая на нее украдкой, Эндрью видел, как она улыбалась Челлису, слышал, как она принимала участие в разговоре. Она держала себя очень естественно, без всякого жеманства и претенциозности. Раза два упомянула вскользь о городской школе, в которой она преподавала. Эндрью удивился, слыша, как толково она спорила с профессором, как быстро, без всякой самонадеянности приводила свои доводы. Жена его начала представляться ему в новом свете, он словно в первый раз ее увидел. «Она, оказывается, хорошо знает всех этих русских писак, а со мной почему-то никогда о них не говорит!» — с огорчением думал он. А когда Челлис одобрительно погладил руку Кристин, он возмутился: «Почему это старое чучело не может держать свои лапы при себе! Что, у него своей жены нет, что ли?»