Генри Филдинг - История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса

– Нечего думать о том, что прошло, – крикнула тетка, – думай о том, как тебе вернуть приверженность Горацио.

– Разве могу я, – сказала племянница, – надеяться на его прощение? Нет, я потеряла как того, так и другого, и всему причиной ваш злой совет: это вы, вопреки моей наклонности, совратили меня и побудили бросить бедного Горацио! – И на этом слове она разразилась слезами. – Вы меня убедили, хотела я того или нет, отступиться от моей любви к нему; если бы не вы, никогда бы я и не помыслила о Беллармине; не поддержи вы его искания вашими уговорами, им бы никогда не оказать на меня действия, я бы отвергла все богатства и всю роскошь в мире; но вы, вы воспользовались моей молодостью и простотой, и теперь я навеки потеряла моего Горацио.

Тетка была почти повержена этим потоком слов; однако ж она собрала всю свою силу и, обиженно поджав губы, начала:

– Я не удивляюсь такой неблагодарности, племянница: кто дает советы молодым девицам им на благо, тот всегда должен ожидать такого воздаяния. Брат мой, я уверена, будет мне благодарен за то, что я расстроила твой брак с Горацио!

– Это вам, может быть, еще и не удастся, – ответила Леонора, – и с вашей стороны крайняя неблагодарность, что вы об этом так хлопочете, – после всех тех подарков, какие вы приняли от него. (Старушке и правда перепало от Горацио немало подарков, и были среди них довольно ценные; но правда и то, что Беллармин, когда завтракал с нею и ее племянницей, преподнес ей бриллиант со своего пальца, превосходивший ценою все полученное от Горацио.)

У тетки уже накипела желчь для ответа, но тут в комнату вошел слуга с письмом, и Леонора, услышав, что письмо от Беллармина, нетерпеливо его вскрыла и прочитала следующее:

«Божественнейшее создание! Рана, которую мне, как вы, я боюсь, уже слышали, нанес мой соперник, по-видимому, не столь фатальна, как те раны, что горят в моем сердце от выстрелов из ваших глаз, tout brillant [80]. Лишь этой артиллерии суждено было меня сразить, ибо мой врач подает мне надежду, что скоро я буду в состоянии вновь навестить вашу ruelle [81], а до той поры, если только вы не окажете мне честь, о которой я едва имею hardiesse [82]помыслить, ваше отсутствие будет самой тяжелой мукой, какую может чувствовать, сударыня,

avec toute le respecte [83]в мире,

ваш покорнейший, беспредельно devote [84]

Беллармин».

Как только Леонора увидела, что есть надежда на выздоровление Беллармина и что кумушка Молва, по своему обычаю, сильно преувеличила опасность, она тотчас отбросила всякую мысль о Горацио и вскоре помирилась с теткой, которая вернула ей свою благосклонность с таким христианским всепрощением, какое не часто мы встречаем в людях. Правда, ее, быть может, несколько встревожили брошенные племянницей слова о подарках. Старая леди, возможно, опасалась, что такие слухи, если они распространятся, могут повредить репутации, которую она утвердила за собой, неизменно дважды в день посещая церковь и годами сохраняя на лице и в осанке крайнюю суровость и строгость.

Страсть Леоноры к Беллармину после кратковременного охлаждения вспыхнула с возросшею силой. Девица заявила тетке, что хочет его навестить в заточении, от чего старая леди с похвальною предусмотрительностью советовала ей воздержаться. «Потому что, – говорила она, – если какая-нибудь случайность помешает вашему браку, то слишком смелое поведение с таким женихом может повредить тебе в глазах людей. Женщина, пока не вышла замуж, всегда должна считаться с возможностью, что дело сорвется, и предотвращать подобную возможность».

Леонора объявила, что ей в таком случае будет все безразлично, что бы ни произошло, – потому что она теперь бесповоротно отдала свою любовь этому бесценному человеку (так она о нем сказала), и если ей выпадет на долю потерять его, то она навсегда оставит всякую мысль о мужчинах. Поэтому она решила его навестить, вопреки разумным уговорам тетки, – и в тот же день исполнила свое решение.

Дама еще вела свой рассказ, когда карета подъехала к гостинице, где пассажиры собирались пообедать, – к великой досаде мистера Адамса, чьи уши были самой голодной частью его существа, ибо он, как читатель, может быть, уже разгадал, отличался ненасытным любопытством и всей душой жаждал услышать окончание этой любовной истории, хоть и уверял, что едва ли мог бы пожелать успеха молодой девице такого непостоянного нрава.

Как только путешественники вышли из кареты, мистер Адамс, по своему обычаю, направился прямо в кухню и застал там Джозефа, который сидел у окна, между тем как хозяйка растирала ему ногу: дело в том, что конь, взятый мистером Адамсом у причетника, имел сильное пристрастие к коленопреклонению; можно даже думать, что это у него было профессией, как у его владельца; он, однако, не всегда предупреждал о своем намеренье и часто падал на колени, когда всадник того меньше всего ожидал. Пастору эта слабость не доставляла большого беспокойства, так как он к ней приноровился, а ноги его, когда он садился в седло, касались земли, так что падать ему приходилось с небольшой высоты, и он в таких случаях очень ловко соскакивал вперед, не причиняя себе особого вреда: его конь и сам он прокатятся, бывало, несколько шагов по земле, потом оба встанут и встретятся снова такими же добрыми друзьями, как всегда.

Бедный Джозеф, не привыкший к такого рода скакунам, хоть и был превосходным наездником, не отделался так счастливо: когда он упал, лошадь примяла ему ногу, которую, как мы сказали, сердобольная женщина в тот час, когда пастор зашел на кухню, не жалея рук растирала камфарным спиртом.

Адамс едва успел выразить Джозефу свое соболезнование, как в кухню вошел хозяин. В отличие от мистера Тау-Вауза, он отнюдь не славился мягкостью нрава и был поистине хозяином дома и всего, что в нем находилось, за исключением постояльцев.

Этот угрюмый человек, всегда соразмерявший свою почтительность с обличием путешественника – от «Благослови господь вашу милость!» до простого «Захаживай!», – узрев жену свою на коленях перед лакеем, не посчитался с состоянием юноши и закричал:

– Чума на эту бабу! Вот выдумала себе работу! Ты почему не позаботишься о гостях, что прибыли с каретой? Ступай и спроси, чего им будет угодно на обед.

– Дорогой мой, – говорит она, – ты же знаешь, получить им у нас нечего, кроме того, что стоит на огне, и это все будет скоро готово; а у молодого человека смотри какой синяк на ноге!

И с этими словами она принялась растирать ногу еще усердней.

Но тут, как нарочно, зазвонил колокольчик, и хозяин, помянув черта, велел жене идти к гостям, а не стоять тут и тереть до вечера; он-де не верит, что с ногой у молодчика так скверно, как тот уверяет; а ежели очень скверно, так в двадцати милях отсюда он найдет лекаря, который может ее отрезать.