Арчибальд Кронин - Ключи Царства

Лейтенант Шон и священник пристально разглядывали друг друга. Молодой щеголь — с вежливой настороженностью, его посетитель — с мрачной и безнадежной настойчивостью, весь поглощенный своей целью.

— Городу угрожает ужасная болезнь, — Фрэнсис говорил нарочито сдержанно. — Я ищу кого-нибудь, обладающего достаточным мужеством и властью, чтобы вступить в борьбу с этой страшной опасностью.

Шон продолжал бесстрастно рассматривать священника.

— Вся полнота власти принадлежит генералу Вайчу. А он завтра уезжает в Доуэнлай.

— Тем легче будет остающимся. Умоляю вас помочь мне.

Шон с добродетельным видом пожал плечами.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем работа с Шанфу, совершенно без всяких видов на вознаграждение, исключительно для высшего блага страдающего человечества. Но у меня не больше пятидесяти солдат и никаких запасов продовольствия.

— Я послал за продовольствием в Сэньсян, — Фрэнсис заговорил быстрее. — Оно скоро прибудет. Но пока мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы ввести карантин для беженцев и помешать чуме распространяться по городу.

— Она уже распространилась, — хладнокровно заметил Шон. — На Улице Корзинщиков уже было шестьдесят случаев. Многие умерли. Остальные умирают.

Нервы священника напряглись до предела, в нем поднялась волна протеста, жгучее неприятие поражения. Он быстро шагнул вперед.

— Я намерен помочь этим людям. Если вы не пойдете со мной, я пойду один. Но я совершенно уверен, что вы пойдете.

Впервые лейтенант посмотрел обеспокоенно. Несмотря на свой фатоватый вид, он был храбрым юношей, мечтавшим об успехе и обладавшим чувством собственного достоинства, которое заставило его отвергнуть цену, что предложил ему Вайчу, как позорно низкую. Его ни в малейшей степени не интересовала судьба своих сограждан. В момент прихода священника он лениво обдумывал, стоит ли ему присоединиться к своим немногим уцелевшим солдатам. Теперь Шон был приведен в неприятное замешательство — против его воли слова священника произвели на него впечатление. Как человек, которого заставляют двигаться, несмотря на его нежелание, он встал, отбросил свою веточку и медленно прицепил револьвер.

— Он плохо стреляет, но сойдет как символ для поддержания неуклонного послушания моих весьма достойных доверия подчиненных, — сказал лейтенант с иронией.

Они вместе вышли в холодный серый день. С Улицы Украденных Часов они извлекли человек тридцать солдат и двинулись к битком набитым жилищам корзинщиков у реки. Здесь чума уже обосновалась с инстинктом навозной мухи. Эти прибрежные жилища — ярусы фанерных лачуг, лепящихся друг на друге по высокому илистому берегу — были как гнойники, полные грязи, паразитов и болезней. Фрэнсис увидел, что если немедленно не принять мер, то в этом скоплении людей зараза распространится с быстротой бушующего пожара.

Он сказал Шону, когда они выбирались, согнувшись пополам, из крайней лачуги:

— Мы должны найти какое-то помещение для больных.

Лейтенант подумал. Неожиданно для себя ему начинало нравиться их рискованное предприятие. Этот иностранный священник проявил большую смелость, низко склоняясь над больными, а Шон чрезвычайно восхищался смелостью.

— А мы реквизируем помещение имперского учетчика, — быстро ответил лейтенант. (Вот уже много месяцев Шон пребывал в состоянии яростной вражды к этому чиновнику, который заграбастал себе его долю соляного налога.) — Я уверен, что жилище моего отсутствующего друга можно превратить в прекрасный госпиталь.

Они немедленно направились туда. Это был большой, богато обставленный дом в лучшей части города. Шон вошел в него весьма просто — он взломал дверь. Фрэнсис с несколькими людьми остался там, чтобы приготовить все к приему больных, а лейтенант ушел с остальными. Вскоре на носилках стали прибывать первые больные. Кроватей не было, и носилки ставили рядами на полу, покрытом циновками.

В эту ночь, когда Фрэнсис, усталый после целого дня труда, поднимался в гору к миссии, он услышал сквозь слабую непрерывную музыку смерти дикие, пьяные крики и беспорядочную стрельбу. Позади него банды Вайчу грабили запертые магазины. Но вскоре город снова замолк, и в мертвенном лунном свете отец Чисхолм увидел, как бандиты, пришпоривая украденных пони, устремились потоком из Восточных ворот через долину. Он рад был тому, что они уходят.

Луна над вершиной холма вдруг затуманилась. Наконец начал идти снег. Когда Фрэнсис подошел к калитке в глиняном заборе, воздух стал живым и трепещущим. Мягкие сухие слепящие хлопья неслись, кружась, из темноты, они садились на глаза и на лоб, влетали в губы, как крошечные остии [47] Остия — освященная облатка (хлебец) для причастия. . Снежный вихрь был таким густым и плотным, что через минуту земля была покрыта белым ковром. Он постоял у калитки в этой холодной белизне, терзаемый тревогой. Потом тихо позвал. Немедленно мать Мария-Вероника подошла к калитке, поднимая фонарь, от которого на снегу распахнулись яркие лучи. Отец Чисхолм спросил с замиранием сердца:

— Вы все здоровы?

— Да.

Он испытал такое облегчение, словно камень свалился у него с души. Фрэнсис вдруг почувствовал, как он устал и как голоден, — ведь за целый день у него не было ни крошки во рту. Некоторое время отец Чисхолм стоял молча, потом сказал:

— Мы организовали госпиталь в городе… это, конечно, не Бог весть что… но это лучшее, что мы могли сделать…

Он снова помолчал, ожидая, что она сама заговорит, ибо глубоко понимал трудность своего положения и огромность жертвы, о которой должен был просить.

— Если бы можно было обойтись здесь без одной из сестер, если бы кто-нибудь из них вызвался пойти… помочь ухаживать за больными… я был бы чрезвычайно благодарен.

Наступило молчание. Фрэнсис почти видел, как ее губы складываются, чтобы холодно ответить: «Вы сами приказали нам оставаться здесь. Вы ведь запретили нам выходить в город.»

Может быть, сквозь густую завесу снега Мария-Вероника разглядела его лицо — измученное, осунувшееся, с набрякшими веками… Может быть, выражение этого лица удержало ее, но она сказала просто:

— Я пойду.

Отец Чисхолм испытал огромное облегчение. Несмотря на ее неизменную враждебность к нему, мать Мария-Вероника была несравненно более ценной помощницей, чем Марта или Клотильда.

— Это значит, что вам придется перебраться туда. Закутайтесь потеплее и возьмите с собой все необходимое, — сказал он.

Через десять минут Фрэнсис взял ее саквояж, и они молча стали спускаться. Темные линии их следов на свежевыпавшем снегу шли далеко друг от друга.

На следующее утро шестнадцать из положенных к ним больных умерли, но поступило в три раза больше новых. Это была легочная чума с вирулентностью в десять раз сильнее самого сильного змеиного яда. Люди падали, словно сваленные ударом дубинки по голове, и зачастую умирали, не прожив и суток. Болезнь, казалось, свертывала их кровь и разлагала легкие. При кашле они извергались в виде тонкой белой мокроты, испещренной кровавыми жилками и кишащей смертоносными микробами. Нередко случалось, что на протяжении одного часа беззаботный смех человека застывал в страшный оскал мертвой маски.