Томас Гарди - Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

Настал день отъезда. Братья его уже покинули отчий дом, чтобы совершить пешую экскурсию по северу, откуда один должен был вернуться в свой колледж, а другой — в приход. Энджел мог отправиться с ними, но предпочел вернуться к своей возлюбленной в Тэлботейс. В сущности, это было к лучшему: хотя он был, пожалуй, наиболее чутким, верующим и даже наиболее христиански настроенным из всех троих, чувство отчуждения, вызванное тем, что он никак не хотел укладываться в предназначенные ему рамки, все росло. Ни Феликсу, ни Катберту он ни слова не сказал о Тэсс.

Мать приготовила ему сандвичи, а отец верхом на своей кобыле отправился его провожать. Труся рысцой по тенистым проселочным дорогам, Энджел, довольный результатами своей поездки, охотно слушал повествование отца о трудностях его работы в приходе, о холодности его собратьев, а ведь он их любит согласно тому самому буквальному толкованию Нового завета, в котором они усматривают влияние пагубной кальвинистской доктрины.

— Пагубной! — с добродушным презрением воскликнул мистер Клэр и стал приводить случаи, доказывающие нелепость подобного утверждения.

Он рассказал о том, как посчастливилось ему быть орудием чудесного обращения грешников на путь истинный — не только бедняков, но и людей богатых или зажиточных, затем откровенно признался и во многих неудачах.

По этому поводу упомянул он об одном молодом выскочке-эсквайре по фамилии д’Эрбервилль, который жил в окрестностях Трэнтриджа, милях в сорока от Эмминстера.

— А он не из древнего рода д’Эрбервиллей, владельцев Кингсбира и других земель? — спросил сын. — Из этого древнего, давно захудавшего рода, с которым связана страшная легенда о карете, запряженной четверкой?

— О нет! Последние потомки подлинных д’Эрбервиллей умерли в безвестности лет шестьдесят или восемьдесят назад — по крайней мере, насколько мне известно. А эти д’Эрбервилли присвоили себе чужую фамилию. Из уважения к древнему рыцарскому роду я надеюсь, что они самозванцы. Но странно, что ты стал интересоваться старинными родами. Ты как будто придавал им еще меньше значения, чем я.

— Ты меня не так понял, отец, что часто с тобой случается, — нетерпеливо отозвался Энджел. — Для политики древность рода, как я считаю, не имеет значения. Даже среди представителей древних фамилий встречаются мудрецы, которые «восстают против своего же права наследования», как выразился Гамлет {51} . Но для истории и искусства древние роды вещь важная, и я ими очень интересуюсь.

Такие тонкости, если только можно назвать их тонкостями, превышали, однако, понимание мистера Клэра-старшего, и он продолжал прерванный рассказ. После смерти старика д’Эрбервилля молодой человек предался разгульной жизни, хотя у него есть слепая мать, печальное положение которой, казалось, должно было бы его образумить. Слух о его поведении дошел до мистера Клэра, когда он выступал в тех краях с миссионерскими проповедями, и он смело воспользовался случаем, чтобы указать заблудшему на черноту его жизни. Хотя он был там чужим человеком и говорил с чужой кафедры, но видел в этом свой долг и произнес проповедь на слова евангелиста Луки: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя!» {52} Молодой человек был возмущен таким откровенным выпадом и в завязавшемся при встрече словесном поединке не постеснялся публично оскорбить мистера Клэра, невзирая на его седины.

Энджел покраснел от огорчения.

— Дорогой отец, — грустно сказал он, — я бы не хотел, чтобы ты подвергал себя незаслуженным оскорблениям со стороны негодяев.

— Оскорблениям? — переспросил отец, и суровое его лицо озарилось пламенем самопожертвования. — Мне только было больно за этого несчастного, безумного юношу. Неужели ты думаешь, что меня могли оскорбить безрассудные его слова или даже побои? «Злословят нас — мы благословляем; гонят нас — мы терпим; хулят нас — мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне». Эти древние и благородные слова, обращенные к коринфянам, совершенно справедливы и в наше время.

— Но ведь до побоев дело не дошло, отец? Он тебя не ударил?

— Нет, не ударил. Но мне случалось терпеть побои от людей, обезумевших от алкоголя.

— Не может быть!

— Частенько, мой милый. Беда невелика. Я спасал их от преступления, не давая им пролить кровь ближнего. И впоследствии они меня благодарили и славили господа.

— Будем надеяться, что и этот молодой человек последует их примеру! — воскликнул Энджел. — Но, судя по твоим словам, боюсь, что этому не бывать.

— А все-таки будем надеяться, — сказал мистер Клэр. — Я продолжаю за него молиться, хотя вряд ли мы с ним встретимся по сю сторону могилы. Но, быть может, слова мои, как доброе семя, прорастут когда-нибудь в его сердце.

Сейчас, как и всегда, отец Клэра был оптимистичен, как ребенок. Хотя сын и не мог принять узкой догмы старика, но относился с уважением к его деятельности и в пиетисте {53} видел героя. Пожалуй, теперь он уважал отца больше, чем когда бы то ни было, так как мистер Клэр, обсуждая вопрос о браке его с Тэсс, даже не спросил, богата девушка или бедна. Это была та самая непрактичность, по причине которой Энджел вынужден был стать фермером, а братьям его, по всей вероятности, предстояло быть до конца жизни бедными приходскими священниками, — и тем не менее Энджел восхищался ею. Несмотря на еретические свои убеждения, он не раз чувствовал, что как человек он гораздо ближе отцу, чем оба его брата.

Больше двадцати миль он проехал знойным днем по дороге, взбирающейся на холмы и сбегающей в долину, и после полудня поднялся на холм, который находился в одной-двух милях к западу от Тэлботейс, откуда снова увидал это зеленое корыто — сочную и сырую долину реки Вар. Как только начал он спускаться с предгорий в эту долину с тучной илистой землей, воздух сделался более тяжелым; томительные запахи летних плодов, тумана, цветов и сена сливались в озеро ароматов и в этот час словно нагоняли дремоту не только на животных, но даже на бабочек и пчел. Клэр был здесь своим человеком, знал клички многих коров, которые паслись вдалеке. Ему было радостно сознавать, что на эту жизнь смотрит он не со стороны, а как бы изнутри, как не умел он смотреть раньше. И несмотря на всю свою любовь к родителям, он почувствовал, что после пребывания в родительском доме он здесь словно сбрасывает с себя лубки и повязки; ведь тут не знали даже той привычной узды, которая обычно мешает самобытной жизни английских поселян, — в Тэлботейс не было помещика.

Во дворе он никого не встретил. Все обитатели мызы имели обыкновение вздремнуть часок после полудня, что было необходимо, так как в летнее время вставать приходилось очень рано. У дверей на вбитом в землю и очищенном от коры разветвленном дубовом суку висели, словно шляпы на вешалке, подойники, стянутые деревянными обручами, побелевшие от бесконечного мытья; они были приготовлены и высушены для вечернего доения. Энджел прошел через сени на задний двор и остановился, прислушиваясь. Из сарая, где стояли повозки, доносился негромкий храп, там спал кое-кто из батраков, а вдали раздавалось хрюканье и визг свиней, измученных зноем. Широколиственный ревень и капуста были тоже погружены в дремоту, их большие листья вяло обвисли на солнцепеке, словно полузакрытые зонты.