Полное собрание сочинений. Том 73

У нас теперь в семье всё планы о крымской поездке. Панина 4предлагает свою прекрасную дачу, и Таня и Маша с мужьями хотят ехать, и Андрюша с женой. Таня уже носит вторую половину.

Очень боюсь за нее. 5Теперь у нас в Ясной Маша с Колей. Они приехали п[отому], ч[то] у меня была небольшая rechute, 6и Саша выписала их. Мих[аил] Серг[еевич] вчера проехал в Петерб[ург] отвозить в морской корпус своего сына Сережу. 7Таня очень жалеет мальчика, да и мне жаль, что его отдают в военную карьеру. Обе племянницы: Лиза и Вар[я] 8тут, и мама им очень рада. Всё по-старому, событий никаких особых не случилось. Одно будущее событие, Крым, и приготовле[ния] к нему всех занимают. Количка Ге вчера уехал совсем за границу к детям. Все, и я прежде всех, его очень жалеем, п[отому] ч[то] очень все его любим.

Прилагаю письмо на твое имя. Прощай, целую тебя, Дору, Павлушу. 9Мой сердечный привет твоим beaux-parents. 10

Л. Т.

Датируется содержанием.

О Льве Львовиче Толстом (1869—1945) см. т. 63, стр. 199—200.

1Письмо Л. Л. Толстого, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

2Дора Федоровна Толстая, рожд. Вестерлунд (1878—1933), жена Л. Л. Толстого. Лев Львович ездил в Англию, она оставалась в Швеции у своих родителей.

3См. письма к В. Г. Черткову, написанные в июле 1901 г., т. 88.

4Софья Владимировна Панина, владелица имения в Гаспре.

5Беременность Т. Л. Сухотиной кончилась неблагополучно. 12 ноября родился мертвый мальчик.

6[возврат болезни,]

7Сергей Михайлович Сухотин (1887—1926), третий сын М. С. Сухотина от первого брака.

8Дочери М. Н. Толстой Елизавета Валерьяновна Оболенская (1852—1935) и Варвара Валерьяновна Нагорнова (1850—1921).

9Сын Л. Л. Толстого, Павел (р. 1900).

10Тесть и теща Л. Л. Толстого Эрнст Вестерлунд (1839—1924), шведский врач, и его жена Нина Вестерлунд.

1901 г . Августа 10. Я . П.

Любезный друг Георгий,

Письмо ваше я получил уже давно 1и очень был рад и благодарен вам за него, но не отвечал по нездоровью и множеству дел. Пожалуйста, продолжайте извещать меня о своем положении.

Как вы переносите заключение? Строго ли оно? Допускают ли к вам посетителей, дают ли книги? Еще известите меня о своем семейном положении. Есть ли у вас родители? Кто родные и как они относятся к вашему поступку? Не могу ли я чем-нибудь быть полезен вам? Если есть возможность, то переводите мне свои письма по-русски, а если нельзя, то пишите как можно разборчивее, чтобы можно было прочесть каждую букву. Тогда я добираюсь до смысла. Может быть, вам также трудно читать мои письма, но я думаю, что вы должны лучше понимать по-русски, чем мы по-болгарски. То, что судят вас не за причину отказа, а за неисполнение военных приказаний — это они всегда делают. Им больше делать нечего. И я истинно жалею их. И вы, находящийся в их власти и лишенный ими свободы, все-таки должны сожалеть об них. Они чувствуют, что против них истина и бог, и цепляются за всё, чтобы спастись, но дни их сочтены. И та страшная революция, которую вы производите, не разбивая бастилию, а сидя в тюрьме, разрушает и разрушит всё теперешнее безбожное устройство жизни и даст возможность основаться новому. Я все свои последние силы употребляю на то, чтобы служить в этом богу, и, если можно вам доставить, я бы рад был переслать вам то, что я писал об этом.

Братски целую вас.

Лев Толстой.

10 августа 1901.

Печатается по копировальной книге № 4, лл. 103—104. Опубликовано в издававшемся в Швейцарии П. И. Бирюковым журнале «Свободная мысль» 1901, 16, стр. 250; в ПТСО, № 247 напечатано с неверной датой: «10 августа 1910 г.».

Ответ на письмо Г. С. Шопова от 14 июня 1901 г.

1Получено в Туле 19 июня 1901 г. (почт. шт.).

1901 г . Августа 15 . Я . П.

Любезный брат Тихон,

Сожалею, что не знаю отчества. Письмо ваше доставило мне большое удовольствие. Вы четвертый священник, в котором я встречаю полное согласие, не с моими взглядами, а с сущностью учения Христа, которое в настоящем его значении доступно младенцам и не может вызывать разногласия. И это мне очень радостно. Одно в вашем письме немного смутило меня. Это ваше упоминание о метафизике и церковности. Боюсь, что у вас составилась своя метафизика, или вы держитесь церковной метафизики, которая дает вам возможность с вашими взглядами оставаться священником. По тому, что вы служите 10 лет, я заключаю, что вы еще молодой человек и годитесь мне в сыновья, если не в внуки, и потому я позволю себе дать вам непрошенный совет о том, как, по моему мнению, должен поступать священник, освободившийся от суеверия и понявший учение Христа в его настоящем значении и желающий следовать ему. Часто, находясь в положении, не соединимом с следованием учению Христа, каково положение военного и священника, люди придумывают или усваивают себе какую-нибудь сложную запутанную систему метафизики, кот[орая] должна оправдать их положение. Вот от этого соблазна я бы хотел предостеречь вас. Для христианина нет и не может быть никакой сложной метафизики. Всё, что можно назвать метафизикой в христианском учении, состоит в простом, понятном всем положении, что все люди сыны бога — братья и потому должны любить и отца и братьев и вследствие этого поступать с другими так же, как желаешь, чтобы поступали с тобой. Я думаю, что всякая метафизика сверх этого от лукавого и придумана только затем, чтобы примирить свое непримиримое с христ[ианским] учением положение. Есть еще священники — я знаю таких — кот[орые], чувствуя несовместимость своего положения с чистым пониманием христианства, думают оправдаться тем, что в их положении они легче могут бороться с суевериями и распространять христианскую истину.

Полагаю и такое положение еще более неправильным. В религиозном деле цель не может оправдывать средства уже п[отому], ч[то] средства отступления от истины уничтожают всякую возможность достижения цели, состоящей в получении 1истины. Главное же то, что ни один человек не призван к тому, чтобы научать других (Мф. XXIII, 8, 9), а только к тому, чтобы самому совершенствоваться в истине и любви. И только через это совершенствование себя (без всякой мысли о других) может человек действовать на других.

Простите, что возражаю вам на то, что вы не говорили, и, может быть, и не думаете, но, получив сильное и радостное впечатление от вашего письма, мне захотелось высказать всё, что я думал о трагическом положении священника, познавшего истину, и о наилучшем выходе из этого положения и об опасностях этого положения. Лучший выход из этого положения — героический выход — по-моему, тот, чтобы свящ[енник], собрав своих прихожан, вышел к ним на амвон и вместо службы и поклонов иконам, поклонился бы до земли народу, прося прощения у него за то, что вводил его в заблуждение. Второй выход тот, кот[орый] избрал лет 18 тому назад замечательный человек, покойник, знакомый мне, из Вятской семинарии, священник Аполлов, служивший в Ставропольской эпархии. Он заявил архиерею, что не может по изменившимся взглядам продолжать священствовать. Его вызвали в Ставрополь, и начальство и семейные так мучили его, что он согласился вернуться на свое место, но, пробыв меньше года, не выдержал и опять отказался и расстригся. Жена оставила его. Все эти страдания так повлияли на него, что он умер, как святой, не изменив своим убеждениям и, главное, любви. 2