Полное собрание сочинений. Том 62

Только как разговоришься с крестьянином и заставишь его учесть себя и подумать о будущем, он скажет: «и сами не знаем, как свои головы обдумаем», но вообще кажется он спокоен, как и обыкновенно; так что для человека, который бы поверхностно взглянул теперь на народ, рассыпанный по степи дощипывать по колоску чуть видную от земли, кое-где взошедшую пшеницу, увидел бы здоровый, всегда веселый рабочий народ, услыхал бы песни и кое-когда и смех, тому бы странно даже показалось, что в среде этого народа совершается одно из ужаснейших бедствий. Но бедствие это существует, и признаки его слишком явны.

Крестьянин, несмотря на то, что сеет и жнет более всех других христиан, живет по евангельскому слову: «птицы небесные не сеют, не жнут, и отец небесный питает их»; крестьянин верит твердо в то, что при его вечном тяжком труде и самых малых потребностях отец его небесный пропитает его, и потому не учитывает себя, и когда придет такой, как нынешний, бедственный год, он только покорно нагибает голову и говорит: «прогневали бога, видно за грехи наши!»

Из приложенного расчета видно, что в 9/ 10семей недостанет хлеба. «Что ж делают крестьяне?» Во-первых, они будут мешать в хлеб пищу дешевую и потому не питательную и вредную: лебеду, мякину (как мне говорили, в некоторых местах это уже начинают делать); во-вторых, сильные члены семьи, крестьяне, уйдут осенью или зимой на заработки, и от голоду будут страдать старики, женщины, изнуренные родами и кормлением, и дети. Они будут умирать не прямо от голода, а от болезней, причиною которых будет дурная, недостаточно питательная пища, и особенно потому, что самарское население несколькими поколениями приучено к хорошему пшеничному хлебу.

Прошлого года еще встречался кое-где у крестьян пшеничный хлеб, матери берегли его для малых детей; нынешний год его уже нет, и дети болеют и мрут. Что же будет, когда недостанет и чистого черного хлеба, что уже и теперь начинается?

Страшно подумать о том бедствии, которое ожидает население большей части Самарской губернии, если не будет подана ему государственная или общественная помощь. Подписка, по моему мнению, может быть открыта двоякая: 1) подписка на пожертвования и 2) подписка на выдачу денег для продовольствия заимообразно, без процентовка два года. Подписка второго рода, т. е. выдача денег заимообразно, я полагаю, может скорее составить ту сумму, которая обеспечит пострадавшее население Самарской губернии, и, вероятно, земство Самарской губернии возьмет на себя труд раздачи хлеба, купленного на эти деньга, и сбора долга в первый урожайный год. Граф Лев Толстой.

28-го июля.

Хутор на Тананыке.

Печатается по тексту, опубликованному в «Московских ведомостях», 1873, № 207 от 17 августа. Местонахождение подлинника неизвестно.

1Экономическое и политическое закабаление народа, хищнические формы землепользования, остававшиеся в значительной мере крепостническими и после реформы 1861 г., являлись причиной того, что в России в XIX в. почти каждый год бывал где-нибудь неурожаи. В среднем неурожай озимого охватывал ежегодно 17, а ярового 15 губерний. В 1859 г. голод захватил 33 губернии, а неурожай 1865 г. миновал только верхнее и среднее Поволжье. В 1873 г. пострадали все восточные, часть северных (Олонецкая) и южных (Херсонская, Область Войска Донского) губерний. Некоторые же уезды Самарской губернии постиг настоящий голод.

Уже с февраля этого года в газетах то и дело появлялись угрожающие сведения о состоянии озимых, перешедшие в предупреждение о том, что надвигается голод и необходимо принять меры для обеспечения населения Самарской губернии хлебом. Откликами на эти статьи были частные пожертвования, присылавшиеся в редакции газет, но они, все вместе взятые, давали очень незначительную сумму. Местные и центральные власти проявляли полное бездействие.

Появление письма Толстого было поворотным пунктом в организации помощи голодающим. Оно было буквально подхвачено общественным мнением, и редкая статья, написанная после 17 августа, не цитировала его и не ссылалась на него, как на неоспоримый документ первой важности и достоверности.

Петербургская газета «Новости» перепечатала письмо полностью в №№ 212 и 213 от 20 и 21 августа. «С. Петербургские ведомости» в № 230 от 22 августа посвятили передовую статью самарскому голоду, основываясь исключительно на письме Толстого. Газета «Голос» в № 234 от 25 августа, оперируя выдержками из письма Толстого, расценила его как явление большого общественного значения. Журнал «Дело», говоря во «Внутреннем обозрении» о голоде в Самарской губернии, перепечатал значительную часть письма Толстого («Дело», 1873, № 11, стр. 26—27).

Письмо Толстого вызвало усиленный приток пожертвований в пользу голодающих от частных лиц, но правительство еще долгое время оставалось глухо. Так, 25 августа министр внутренних дел предписал губернаторам производить принудительное взыскание недоимок, и только 19 сентября появилось распоряжение Министерства финансов о прекращении всех принудительных мер, а 1 ноября было опубликовано «высочайшее повеление» открыть повсеместную подписку для «сбора приношений» («Московские ведомости», 1873, № 275 от 1 ноября).

219 июля 1873 г. мировым посредникам Самарской губернии был опубликован циркуляр, в котором объявлялось, что причина голода — пьянство, леность и беспечность крестьян.

1873 г. Июля 30. Хутор на Тананыке.

Посылаю вам длинную копию 1с письма моего в газеты о Самарском голоде и приписку жены. Иногда мне приходит в голову, что среди совсем других — в другой сфере — интересов и очень близких вашему сердцу, вы, получив мой пакет, скажете в душе: Ах, что они не оставят меня в покое! Но, прочтя всё и не подумав, а почувствовав, вы, как добрая лошадь, вляжете в хомут и только скажете: «Ну, куда везти? сколько вас там? Я готова». Тогда-то на эту вашу готовность я так отвечаю вам, любезный и дорогой друг Alexandrine.

Я написал в газеты с свойственным мне неумением писать статьи, очень холодное, неуклюжее письмо и от страха полемики представил дело менее страшным, чем оно есть, и написал кое-кому своим друзьям, 2чтобы подвинуть дело, но боюсь, что оно не пойдет или пойдет туго, и прибегаю к вам. Если вы захотите и можете заинтересовать сильных и добрых мира сего, которые, к счастию, одни и те же, то дело пойдет, и тогда и моя и ваша радость в успехе будут такими ничтожными песчинками в том огромном добре, которое сделается для тысяч людей, что мы об нем и не подумаем. Я не люблю писать жалостливо, но я 45 лет живу на свете и ничего подобного не видал и не думал, чтобы могло быть. Когда же живо представишь, себе, что будет зимою, то волос дыбом становится. Сейчас — уже письмо написано было — мы узнали, что заболел холериной молодой мужик — жнец. Есть нечего, кроме дурного черного хлеба, и если бы это не было около нас, то очень может быть, что этот человек бы умер от недостатка хорошей пищи для ослабевшего желудка. Особенно поразительно и жалко для того, кто умеет понимать эту терпеливость и скромность страдания русского человека — спокойствие, покорность. Нет хорошей пищи, так и нечего жаловаться. Умрет — воля божия. Точно не овцы, но добрые, сильные волы выпахивают свою борозду. Упадут — их оттащут, другие потянут.