Полное собрание сочинений. Том 60

Как Аверьянов, 5милая тетинька, 6полковая командирша, кружева, Мортье? 7Не изменился ли с вашим приездом взгляд на какой-нибудь из этих предметов? Начала ли милая Madame Quixebauch 8чулок, который она будет вязать по длинным ночам, дожидаясь Ее Высочество? Напишите, пожалуйста, всё. Ежели я буду в том же расположении духа, в котором теперь, то три раза перевернусь колесом, получив письмо ваше. M-lle Vergani 9и Вал[ерия] Влад[имировна], пишите, кроме тетушки, и мне, что за путаница! Я не верю Гимбуту et je ne crains de me comprometre en recevant vos lettres. Faites de même. 10Мортье вы, верно, уже от меня поцеловали, поцелуйте и Костиньку 11, что он, бедный, милый малый? Увезите его из Москвы, уговорите; по крайней мере, вы сделаете одно хорошее дело, исключая представления ко двору и покупки кружева, про что и говорить нечего, как важно. — Впрочем, меня утешает в вашем отсутствии та мысль, что вы вернетесь постарше немного; а то молодость, впадающая в ребячество, есть недостаток, хотя и очень милый, а другое еще утешенье, что вы, авось, вернувшись будете играть поменьше с душой и побольше с тактом. Как остался вами доволен Мортье? Вижу, как вы, сделав болезненную улыбку, говорите: и тут не мог без морали. Что делать? взял дурную привычку учить других тому, в чем сам хромаю. Кстати тоже мораль, которую вспомнил: что забыл сказать вам, уезжая. Вы поставлены в очень счастливое положение в денежном отношении. Другому, промотавшись, надо обращаться к жидам — это скверно; но вам еще хуже, — вы можете быть вынуждены обратиться к дяде. 12А это было бы очень плохо. Пожалуйста, ежели вы удостоите меня ответом, об шишке поподробнее. Здоровье, разумеется, вам беречь нечего, M-lle Vergani слушать тоже не надо, ежели вы это будете соблюдать, то всё пойдет хорошо. Прощайте. Дай вам Бог всего лучшего. Тетенька вас целует.

Ваш Гр. Л. Толстой.

Датируется содержанием и записью в Дневнике (см. т. 47, стр. 90).

Валерия Владимировна Арсеньева (1836—1909). После смерти ее отца Владимира Михайловича (1810—1853) Толстой был назначен опекуном оставшихся детей: Валерии, Евгении и Николая. В качестве опекуна Толстой часто бывал в Судакове — имении Арсеньевых, находившемся в 7 километрах от Ясной Поляны. Увлекшись Валерией Владимировной, Толстой задумал жениться на ней. Свой роман с Арсеньевой он отчасти изобразил в «Семейном счастье» (см. т. 5). Сохранилось восемнадцать писем Толстого к Арсеньевой за 1856—1857 гг. Девиц Арсеньевых с их компаньонкой Вергани Толстой в письмах часто называл «судаковскими барышнями».

1[это неприлично]

2Карл Федорович Гимбут (1815—1881), служил лесничим подгородного лесничества близ Ясной Поляны; в ГТМ имеется письмо К. Ф. Гимбута к Толстому от 18 декабря 1852 г.

3Т. А. Ергольская.

4Сведений об этом лице не имеется.

5Аверьянов — ошибка: нужно — Апреянинов Сергей Александрович, женатый на кн. Евгении Дмитриевне Долгоруковой (ум. 1864), дочери посланника в Тегеране, затем сенатора кн. Дмитрия Ивановича Долгорукова.

6Щербачева — тетка В. В. Арсеньевой по матери.

7Луи-Анри-Станислав Мортье де Фонтен (1816—1883) — пианист и композитор. В 1837 г. Мортье выступал с Листом в Милане. В 1853— 1880 гг. Мортье концертировал в Петербурге и в Москве.

8Повидимому, героиня одного из английских романов.

9О Вергани см. прим. к п. № 22.

10[и не боюсь скомпрометировать себя, получая ваши письма. Делайте так же.]

11Константин Александрович Иславин.

12Имеется в виду Николай Васильевич Киреевский (1797—1870), родственник Арсеньевых, живший в своем имении Шаблыкино, Карачевского уезда Орловской губернии. Известен изданный Киреевским «Альбом села Шаблыкина». В 1856 г. издал свои воспоминания об охоте под заглавием: «Сорок лет постоянной псовой и ружейной охоты», М. 1856; второе издание — М. 1875. Толстой в «Воспоминаниях» называет Киреевского товарищем по охоте и приятелем своего отца.

1856 г. Августа 18. Я. П.

Посылаю тебе, любезный друг Сережа, письмо Валериана 1ко мне, из которого ты узнаешь о Николинькиных планах, которые я нахожу между прочим ужасно нелепыми. Впрочем отвечай как знаешь, я буду на всё согласен. В Москву я еще приехать не сбираюсь. Нешто 25-го и то едва ли; хочется дописать первую половину Юности и привезти ее с собой. — Собак мне привели, лошадь я купил славную, но два раза ездил в наездку, 2не видал ни одного. На днях поеду с Афросимовым. 3Мы уже ездили с ним в засеку и распугали там выводок волков. — Мы с тетинькой 4то, что тебе нужно многое сказать, 5перевели так, что ты думаешь жениться, но Нат[алья] Петр[овна], 6приехав из Тулы, объяснила нам, что ты вызываешь к себе Машу 7, и мы разочаровались. — Прощай, очень кланяйся Волконским 8и Трусону 9и отпиши, в Москве ли Толстые; 10да действуй уже теперь, что[бы] уехать в конце месяца, а то нескоро вырвешься. Охота же уж с неделю как ушла.

Твой Г. Л. Толстой.

18 Августа.

Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 323—325. Год определяется содержанием и записью в Дневнике под 17 августа 1856 г. (т. 47, стр. 90).

1Письмо гр. В. П. Толстого неизвестно (см. т. 47, стр. 90).

2Наездка — осенняя охота верхом с борзыми на лежащего в поле зайца.

3Павел Александрович Офросимов (1799—1877) — сын тульского помещика. С П. А. Офросимовым Толстого сближала охота.

4Т. А. Ергольская.

5«нужно многое сказать» — слова из несохранившегося письма С. Н. Толстого из Москвы.

6Н. П. Охотницкая.

7Тульская цыганка Мария Михаиловна Шишкина (1832—1919). впоследствии жена С. Н. Толстого (см. т. 61).

8Троюродный брат Толстого по матери кн. Александр Алексеевич Волконский (о нем см. прим. 4 к п. № 5) и его жена Луиза Ивановна (рожд. Трузсон) — прототип в «Войне и мире» маленькой княгини Болконской.

9Федор Иванович Трузсон, брат кн. Л. И. Волконской.

10Александра Андреевна и ее сестра Елизавета Андреевна Толстые.

1856 г. Августа 23. Я. П.

1856 г. 23 Августа.

Судаковские барышни.

Сейчас получили милое письмо ваше, 1и я в первом письме, объяснив, почему я позволяю себе писать вам, — пишу, но теперь совершенно под противуположным впечатлением тому, в котором я писал первое. — Тогда я всеми силами старался удерживаться от сладости, которая 2так и лезла из меня, а теперь от тихой ненависти, которое в весьма сильной степени пробудило во мне чтение письма вашего к тетиньке, и не тихой ненависти, а грусти и разочарованья в том, что chassez le naturel par la port, il revient pas la fenêtre. 3Неужели какая-то смородина de toute beauté haute volée 4и флигель-адъют[анты] останутся для вас вечно верхом всякого благополучия? — Ведь это жестоко! Для чего вы писали это? Меня, вы знали, как это подерет против шерсти. Для тетеньки? Поверьте, что самый дурной способ дать почувствовать другому: «вот я какова!» это придти и сказать ему: вот я каков! Во-первых, коли молчать о всех тех вещах, которые льстят нашему тщеславию, выгода одна та, что предполагают гораздо больше и выгодней того, что вы расскажете; во-вторых, ежели это расскажет посторонний, то еще получаешь новую заслугу — скромности. Это не поэзия и философия, а чистый расчет в делах, которые действительно лестны. — Вы должны быть были ужасны в смородине de toute beauté и, поверьте, в миллион раз лучше в дорожном платье. Любить haute volée, а не человека, нечестно, потом опасно, потому что из нее чаще встречается дряни, чем из всякой другой volée, а вам даже и невыгодно, потому что вы сами не haute volée, а поэтому ваши отношения, основанные на хорошеньком личике и смородине, не совсем то должны быть приятны и достойны — dignes. Насчет Флигельадъютантов — их человек 40, кажется, а я знаю положительно, что только два не негодяи и дураки, стало быть, радости тоже нет. — Как я рад, что измяли вашу смородину на параде, и как глуп этот незнакомый барон, что спас вас. Я бы на его месте с наслаждением превратился бы в толпу и размазал бы смородину по всему белому платью. Это я говорю потому, что верно вы не были в серьезной опасности. Это только Пиквик, 5которого историю вы не читали, чуть было не погиб на параде, а чтоб барышня, приехавшая учиться музыке на коронации, погибла от столь невинной и приятной забавы, как парад, этого я никогда не слыхивал с тех пор как живу, поэтому этого и быть не могло. —