Полное собрание сочинений. Том 59

Иванъ Ивановичь.

Письма 1я Ваши получилъ и спѣшу отвѣтить особенно на послѣднее. 2Очень благодарю Васъ за стараніе защитить Ночь весною отъ цензуры, пожалуйста вымарывайте, даже смягчайте, но ради Бога не прибавляйте ничего; это бы очень меня огорчило. Л. Н. Т. 3не имѣетъ, могу Васъ увѣрить, ни на волосъ авторскаго самолюбія, но ему бы хотѣлось оставаться вѣрнымъ всегда одному направленію и взгляду въ литературѣ. — За Бакунина я обѣщалъ вамъ кажется неосторожно, онъ все это время былъ слишкомъ занятъ службой, а теперь раненъ. Ростовцевъ все обѣщаетъ и лѣнится. Передайте пожалуйста Н. А. Некрасову, что я получилъ деньги за Св. Д. 4и письмо, на которое прошу извиненія, что не успѣлъ еще отвѣтить. Для Юности, онъ пишетъ, Вы приготовили мѣстечко въ Сентябрѣ. 5Къ несчастію, я не ранѣе могу прислать Вамъ ее, какъ въ половинѣ Сентября, но навѣрно, ежели только буду здоровъ и живъ, пришлю къ этому времени. Столыпииъ уже началъ разсказъ бывшаго дѣла, 6я тоже его можетъ быть. —

Затѣмъ съ совершеннымъ уваженіемъ имѣю честь быть Вашъ покорный

Гр. Л. Толстой.

8 Августа 1855.

Бахчисарай.

Не будете ли Вы такъ добры принять на себя трудъ нѣсколькихъ денежныхъ комиссій въ Петербургѣ. Вы бы меня чрезвычайно обязали.

Печатается по автографу, хранящемуся в ИРЛИ. Впервые опубликовано М. А. Цявловским в «Красной нови», 1928, 9, стр. 222.

Письмо является ответом на письмо И. И. Панаева от 18 июля, которое приводим полностью:

«Благодарю вас несказанно, Лев Николаевич, за ваш рассказ Ночь весною в Севастополе . Я сейчас получил его и прочел. Вы правы: рассказ этот несравненно лучше первого, но он меньше понравится, по той причине, что героем его — правда, а правда колет глаза, голой правды не любят, к правде без украшений не привыкли. Сделаю всё, что могу, дабы защитить его от ценсуры. Впечатление рассказа тяжело (ах, как мы не привыкли к правде!) — и надобно бы было кое-что прибавить в конце, что дескать всё-таки Севастополь и русский народ и проч. для ценсуры, хотя это было бы пошловато; но я кое-что посмягчил и посгладил, не портя сущности рассказа и предвидя за него борьбу с ценсурою. Это было необходимо. Пишу к вам через Столыпина. Я удивляюсь, как вы не получили мое письмо по почте, — в ответ на присланный вами рассказ «Рубка лесу» — прелестный рассказ, который будет в сентябрьской книжке. Что Ростовцев и Бакунин? Поощряйте их и присылайте рассказ к следующим книжкам. Вы не можете себе представить, с какою жадностию читает их вся Россия. Тургенев Вам кланяется. Он пишет мне, что Ваше посвящение ему и приятно и лестно. Пишите ко мне, — я на вас возлагаю все мои надежды и уверен, что вы будете присылать и собственные рассказы и станете поощрять ваших сотрудников. Буквы Л. Н. Т. ждут все в журнале с страшным нетерпением — это не комплимент — а та же голая правда, которая героем в вашем рассказе, хотя эта правда не нуждается ни в малейшем украшении. Она приятна и голая. Посылаю вам при сем объявление Современника, из которого вы усмотрите, что теперь вам нечего стесняться в своих рассказах, ибо Совр. получил дозволение печатать даже военные известия. Да поощрит это вас и ваших сотрудников! Я аккуратно отвечал и буду отвечать на ваши письма. Жаль, если они пропадают на почте. Ваш искренне преданный Ив. Панаев.

Извините меня, что я так намарал. — Спешу, ибо нужно сию секунду отправиться по делу». («Красная новь» 1928, 9, стр. 220—221.)

Правда — «Севастополь в мае» в тексте Толстого кончается словами: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда». В «Современнике» (сентябрьская книжка за 1855 г.) рассказ «Севастополь в мае» кончается словами , прибавленными Панаевым: «Но не мы начали эту войну, не мы вызвали это страшное кровопролитие. Мы защищаем только родной кров, родную землю и будем защищать ее до последней капли крови...». Арк. Дм. Столыпин 7 июля был послан командующим войсками кн. М. Д. Горчаковым в Петербург с письмом к Александру II. Письмо Панаева , служащее ответом на присланный рассказ «Рубка леса», не сохранилось. О просьбе Толстого посвятить Тургеневу рассказ «Рубка леса» см. п. № 101. Некрасов писал об этом Тургеневу в его Спасское (в письме от 30 июня — 1 июля): «Толстой посвятил тебе повесть «Юнкер», которую прислал в «Современник» (Пыпин, «Некрасов», Спб., 1905, стр. 130), на что Иван Сергеевич отвечал 10 июля Панаеву: «Мне очень лестно желание его посвятить мне свой новый рассказ» (Панаев «Литературные воспоминания», 1883, стр. 401).

1Об одном письме Панаева, не дошедшем до нас, и полученном Толстым 20 июля, у него записано в дневнике: «Сегодня получил письмо от Панаева. Записками юнкера доволен, напечатают в VIII книжке».

2Это приводимое выше письмо от 18 июля.

3Напечатанные в «Современнике» «Детство» (1852, № 9) и «Набег» (1853, № 3) были подписаны: «Л. H.»; «Отрочество» (1854, № 10), «Записки маркера» (1855, № 1) и «Севастополь в декабре» (1855, № 6) — «Л. Н. Т.»

4«Севастополь в декабре».

5Толстой имеет в виду письмо к нему Н. А. Некрасова из Москвы от 15 июня, при котором он посылал гонорар в 50 р. за «Севастополь в декабре», и в котором писал: «Для «Юности» также уже определено место в 9 № «Современника», уведомьте меня или Панаева, можете ли доставить ее к этому времени, т. е. к половине августа». (Альманах «Круг», кн. шестая, М. 1927, стр. 197).

6Арк. Дм. Столыпин. «Бывшее дело» — сражение на Черной речке 4 августа. Статья Столыпина вероятно не была написана; по крайней мере в «Современнике» не появлялась. Не описал и Толстой этого сражения.

На это письмо Толстого И. И. Панаев отвечал 28 августа. Приводим это письмо полностью.

«Милостивый государь граф Лев Николаевич, в письме моем к вам, через Столыпина доставленном, я писал к вам, что статья ваша пропущена ценсурой с незначительными изменениями, и просил вас не сердиться на меня за то, что надо было прибавить несколько слов в конце для смягчения выражения... Статья «Ночь в Севастополе» была уже совсем отпечатана в числе 3000 экземпляров, как вдруг ценсор потребовал ее из типографии, остановил выход № (августовская книжка явилась поэтому в Петербурге 18 августа) и в отсутствии моем из Петербурга (я на несколько дней ездил в Москву) представил ее на прочтение председателю ценсурного комитета — известному вам по Казани — Пушкину. Если вы знаете Пушкина, вы можете отчасти вообразить, что последовало. Пушкин пришел в ярость, напал не только на ценсора, но и на меня — за то, что я представляю в ценсуру такие статьи, и собственноручно переделал ее. Я между тем вернулся в Петербург и, увидев эту переделку, пришел в ужас — и статью вовсе не хотел печатать, — но Пушкин в объяснении со мной сказал, что я обязан напечатать так, как она им переделана. — Делать было нечего — и статья ваша изуродованная явится в сентябрьской книжке, но без букв Л. Н. Т., которые я уже не мог видеть под ней после этого... Но статья эта была так хороша, что даже после совершенного уничтожения ее колорита, я давал ее читать Милютину, Краснокутскому и другим, всем она нравится очень — и Милютин пишет мне, что грех, если я лишу читателей этой статьи и не напечатаю ее даже в таком виде. Не вините же меня во всяком случае за то, что статья ваша напечатана в таком виде. — Я вынужден был это сделать. Если бог приведет нас когда-нибудь свидеться (чего я очень желаю), я объясню вам эту историю яснее. — Теперь я скажу вам два слова — о впечатлении, которое ваш рассказ (Ночь) производит вообще в его первобытном виде — на нас, на всех, которым я читал его. О ценсуре уж тут речи нет. Все находят этот рассказ действительно выше первого по тонкому и глубокому анализу внутренних движений и ощущений в людях, у которых беспрестанно смерть на носу; по той верности, с которою схвачены типы армейских офицеров, столкновения их с аристократами и взаимные их отношения друг к другу, — словом, всё превосходно, всё очерчено мастерски; но всё до такой степени облито горечью и злостью, всё так резко и ядовито, беспощадно и безотрадно, что в настоящую минуту, когда место действия рассказа — чуть не святыня, особенно для людей, которые в отдалении от этого места, — рассказ мог бы произвести даже весьма неприятное впечатление. Рубка лесу , с посвящением Тургеневу, — появится также в сентябре (Тургенев просил меня очень, очень благодарить вас за память о нем и внимание к нему). И в этом рассказе, прошедшем сквозь три ценсуры: кавказскую (ценсор статс-секретарь Бутков), военную (генер.-майор Стефан) и гражданскую, нашу (мой ценсор и Пушкин), тронуты типы офицеров, и кое-что повыкинуто к сожалению. Всё это для вас должно быть неприятно, но я не могу не утешить вас несколькими строчками. Скорбя и терзаясь за искажения, которым подверглись ваши статьи только потому , что мой ценсор обратился к Пушкину, — я принял следующие меры в отношении к будущим вашим статьям, за которые я буду драться до истощения сил, как у вас в Севастополе. Я показывал все места, выкинутые Пушкиным из ваших рассказов, князю Вяземскому , товарищу министра просвещения и самому министру, которые были приведены по поводу некоторых вымарок в совершенное удивление — и теперь я буду представлять все ваши рассказы министру и печатать с его разрешения. Норов — человек образованный и горячий. Он любит литературу, не бойтесь же за следующие ваши труды и не охлаждайтесь некоторыми цензурными неудачами, особенно с рассказом «Ночи». Ко всему этому я должен прибавить, что в цензуре вообще готовятся великие изменения — к облегчению. Буду ждать с нетерпением к 1/ 2сентября вашей Юности. Если бы к октябрю вы прислали военный рассказ свой, или Ростовцева — обязали бы крайне. За цензуру теперь, повторяю вам, не бойтесь. — Денежные комиссии ваши в Петербурге готов принять с удовольствием — и прошу вас без церемонии все покупки всё нужное поручать мне. — Кланяйтесь Столыпину. Я писал ему с этой же почтой. — Не забывайте «Современника» и вашего преданного И. Панаева. («Красная новь» 1928, 9, стр. 223—224.)