Полное собрание сочинений. Том 47

Я дуренъ собой, неловокъ, нечистоплотенъ и свѣтски необразованъ. — Я раздражителенъ, скученъ для другихъ, нескроменъ, нетерпимъ (intolérant) и стыдливъ, какъ ребенокъ. — Я почти невѣжда. Что я знаю, тому я выучился кое какъ самъ, урывками, безъ связи, безъ толку и то такъ мало. — Я невоздерженъ, нерѣшителенъ, непостояненъ, глупо-тщеславенъ и пылокъ, какъ всѣ безхарактерные люди. Я не храбръ. Я неакуратенъ въ жизни и такъ лѣнивъ, что праздность сдѣлалась для меня почти неодолимой привычкой. — Я уменъ, но умъ мой еще никогда ни на чемъ не былъ основательно испытанъ. У меня нѣтъ ни ума практическаго, ни ума свѣтскаго, ни ума дѣловаго. — Я честенъ, т. е. я люблю добро, сдѣлалъ привычку любить его; и когда отклоняюсь отъ него, бываю недоволенъ собой и возвращаюсь къ нему съ удовольствіемъ; но есть вещи, который я люблю больше добра — славу. Я такъ честолюбивъ и такъ мало чувство это было удовлетворено, что часто, боюсь, я могу выбрать между славой и добродѣтелыо первую, ежели бы мнѣ пришлось выбирать изъ нихъ. ______________

Да, я не скроменъ; оттого то я гордъ въ самомъ себѣ, а стыдливъ и робокъ въ свѣтѣ. ______________

Утромъ писалъ эту страницу и читалъ Louis Philipp’a. Послѣ обѣда уже очень поздно началъ писать 3[аписки] Ф[еерверкера] и до вечера написалъ довольно много несмотря на то, что у меня были Олхинъ и Андроповъ. Послѣ ухода Андроп[ова] ю я облокотился на балконъ и глядѣлъ на свой любимый фонарь, который такъ славно свѣтитъ сквозь дерево. Притомъ же послѣ нѣсколькихъ грозовыхъ тучь, которыя проходили и мочили нынче землю, осталась одна большая, закрывавшая всю южную часть неба и 10 10 Зачеркнуто: воздух былъ необыкновенно свѣжъ и чистъ какая-то пріятная легкость и влажность въ воздухѣ.

Хозяйская хорошенькая дочка также, какъ я, лежала въ своемъ окнѣ, облокотившись на локти. По улицѣ прошла шарманка, и когда звуки добраго стариннаго вальса, удаляясь все больше и больше, стихли совершенно, дѣвочка до глубины души вздохнула, приподнялась и быстро отошла отъ окошка. Мнѣ стало такъ грустно — хорошо, что я невольно улыбнулся и долго еще смотрѣлъ на свой фонарь, свѣтъ котораго заслоняли иногда качаемыя вѣтромъ вѣтви дерева, на дерево, на заборъ, на небо, и все это мнѣ казалось еще лучше, чѣмъ прежде. —

Я долженъ упрекнуть себя нынче въ 3-хъ неосновательностяхъ: 11 11 В рукописи: неосновательностей. 1) что я забылъ о фортепьянахъ, 2) не позаботился о рапортѣ перевода и 3) что я ѣлъ боршъ съ поносомъ, который все усиливается. (3)

8 Іюля. Утромъ читалъ и писалъ немного. Вечеромъ побольше, но все не только безъ увлеченія, но съ какою-то непреодолимой лѣнью. Рѣшился не брать фортепьянъ и отвѣтилъ Олхину, что у меня денегъ нѣтъ, чѣмъ онъ вѣрно обидѣлся, тѣмъ болѣе, что я подписалъ просто «весь вашъ». Открылъ я нынче еще поэтическую вещь въ Лермантовѣ и Пушкинѣ; въ первомъ Умирающій гладіаторъ. (Эта предсмертная мечта о домѣ удивительно хороша) и во второмъ Янко Марнавичь, который убилъ нечаянно своего друга. Помолившись усердно и долго въ Церкви, онъ пришелъ домой и легъ на постель. Потомъ онъ спросилъ у женѣ, не видитъ ли она чего нибудь въ окнѣ, она отвѣчала, что нѣтъ. Онъ еще разъ спросилъ, тогда жена сказала, что видитъ за рѣкой огонекъ; когда онъ въ третій разъ спросилъ, жена сказала, что видитъ — огонекъ сталъ побольше и приближается. Онъ умеръ. — Это восхитительно! А отчего? Подите объясняйте послѣ этаго поэтическое чувство. —

9 Іюля. Утро и цѣлый день провелъ, то пиша З[аписки] Ф[еерверкера], которыя, между прочимъ, кончилъ, но которыми такъ не доволенъ, что едва ли не придется передѣлать все за ново или вовсе бросить, но бросить не однѣ З[аписки] Ф[еерверкера], но бросить все литераторство; потому что ежели вещь, казавшаяся превосходною въ мысли — выходитъ ничтожна на дѣлѣ, то тотъ, который взялся за нее, не имѣетъ таланта. То читалъ Гёте, Лермонтова и Пушкина. Перваго я плохо понимаю, да и не могу, какъ ни стараюсь, перестать видѣть смѣшное (du ridicule) въ нѣмецкомъ языкѣ. Во второмъ я нашелъ начало Измаилъ-бея весьма хорошимъ. Можетъ быть это показалось мнѣ болѣе потому, что я начинаю любить Кавказъ, хотя посмертной, но сильной любовью. Дѣйствительно хорошъ этотъ край дикой, въ которомъ такъ странно и поэтически соединяются двѣ самыя противуположныя вещи — война и свобода. — Въ Пушкинѣ же меня поразили Цыгане, которыхъ, странно, я не понималъ до сихъ поръ.

Девизою моего дневника должно быть «non ad probandum, sed ad narrandum ». 12 12 [не для доказательства, а для рассказа.]

10 Іюля. Писать не хочется, а я сказалъ уже, что принуждать себя ни къ чему не намѣренъ par parti pris. 13 13 [вследствие принятого решения.] — Поэтому скажу только, что читалъ Лафонтена и Гёте, котораго начинаю день ото дню понимать лучше, и писалъ на бѣло З[аписки] Ф[еерверкера] очень мало и лѣниво, за что и дѣлаю себѣ упрекъ. (1)

11 Іюля. Перечитывалъ Героя нашего времени, читалъ Гёте и только передъ вечеромъ написалъ очень мало. Почему? Лѣнь, нерѣшительность и страсть смотрѣть свои усы и фистулы. За что и дѣлаю себѣ 2 упрека. Нынче Бабарыкину, который былъ тутъ и ѣдетъ къ Генералу, поручилъ свой рапортъ о переводѣ. Еще упрекъ за то, что посмѣялся надъ Олхинымъ при Бабарыкинѣ. (3)

11 Іюля. Утромъ Олхинъ пришелъ мнѣ объявить, что онъ ѣдетъ въ Леово, и хотѣлъ поручить своихъ лошадей и вещи, отъ чего я невольно отдѣлался, сказавъ ему, что у меня нѣтъ денегъ. — Въ самомъ дѣлѣ я опять въ самомъ затруднительномъ денежномъ положеніи: ни копейки, по крайней мѣрѣ до половины Августа, не предвидится ни откуда, исключая фуражныхъ, и долженъ Доктору. Не предвидится, я говорю, потому что нынче получилъ Современникъ и убѣжденъ, что рукописи мои сидятъ гдѣ нибудь въ таможнѣ. 14 14 Зачеркнуто: что нужно будетъ разъяснить Это дѣло я разъясню, какъ выздоровлю. Вечеромъ я имѣлъ случай испытать воображаемость своего перерожденія къ веселой жизни. Хозяйская прехорошенькая замужняя дочь, которая безъ памяти глупо кокетничала со мной, подѣйствовала на меня — какъ я ни принуждалъ себя — какъ и в старину, т. е. я страдалъ ужасно отъ стыдливости.

Нынче въ разговорѣ съ Докторомъ изчезъ глупый — и несправедливый взглядъ, который я имѣлъ на Валаховъ — взглядъ, общій всей арміи и заимствованный мной отъ дураковъ, съ которыми я до сихъ поръ водился. — Судьба этаго народа мила и печальна. Читалъ я нынче и Гёте и Лермантова драму, въ которой нашелъ много новаго, хорошаго, и Холодный домъ Дикенса. Вотъ ужъ 2-й день, что я покушаюсь сочинять стихи. Посмотримъ, что изъ этаго выйдетъ. —

Упрекнуть долженъ себя нынче только за лѣнь, хотя писалъ и обдумалъ впередъ много хорошаго, но слишкомъ мало и лѣниво. (1)

12 Іюля. Съ утра чувствовалъ въ головѣ тяжесть и не могъ преодолѣть себя, чтобы заниматься. Весь день читалъ Современникъ. Эсфирь (Холодный домъ) говоритъ, что дѣтская молитва ея состояла въ обѣщаніи, которое она дала Богу 1) всегда быть трудолюбивой, 2) чистосердечной, 3) довольной и 4) стараться снискивать любовь всѣхъ окружающихъ ее. Какъ просты, какъ милы, удобоисполнимы и велики эти 4 правила. Вечеромъ позвалъ къ себѣ Антропова, чтобы взять денегъ, и спорилъ съ нимъ, т. е. присутствіе его возбуждало мои мысли. Я люблю это, хотя къ этому примѣшивается всегда непріятное и дурное чувство, что онъ не можетъ оцѣнить моихъ мыслей. Зашелъ и Шубинъ съ своимъ тщеславно униженнымъ лицомъ и взглядомъ на вещи. За что я это написалъ? Не знаю. — Упрекаю себя за лѣнь. (1)