Полное собрание сочинений. Том 44

Когда человек настолько развратил и осквернил чистоту своей души, что признал себя верующим в вещи, в которые он не верит, он готов на совершение всех преступлений. Можно ли себе представить что-нибудь более губительное для нравственности, чем это?

С набожной ложью — то же, что с дурным делом: оно рождает несчастную необходимость продолжения.

В той мере, в которой человек скрывал свое убеждение, чтобы спасти от подозрения свое православие, или извращает слова от их обычного употребления, чтобы защитить своих, в той мере он туманит и развращает свой разум, подрывает честность своего характера.

Чаннинг.

Чем неразумнее, вреднее учреждение, тем бòльшим внешним величием оно обставляется, иначе оно не могло бы привлечь никого. Такова церковь.

Торжественность и внешний блеск церковных обрядов суть главные признаки ее неразумности и вредности.

Ужасно подумать, что великие, радостные и необходимые истины христианства заменяются церквами грубым внушением, гипнозом, действующим на низшие свойства человеческой души.

Между тунгузским шаманом и европейским управлющим церковью прелатом, или (взяв для примера простых людей между совершенно грубым, чувственным вогулом, который по утру кладет себе на голову лапу медвежьей шкуры, приговаривая молитву: не убий меня, и утонченным пуританцем и индепендентом в Коннектикуте, хотя и есть разница в приемах, нет разницы в основах их веры, так как они оба принадлежат к одному и тому же разряду людей, — полагающих свое служение Богу не в том, чтобы становиться лучше, а в вере или исполнении известных произвольных постановлений. Только те, которые верят, что служение Богу состоит в стремлении к лучшей жизни, отличаются от первых тем, что признают иную, неизмеримо высшую основу, соединяющую всех благомыслящих людей в невидимую церковь, которая одна может быть всеобщею.

Кант.

Каждая церковь представляет точно такие же доказательства своей преемственности и даже чудес в пользу истинности своей, как и всякая другая; так что строгое и точное определение того, чтò есть церковь (не как нечто фантастическое, чего бы нам хотелось, но как то, чтò есть и было в действительности) — только одно: церковь есть такое собрание людей, которые утверждают про себя, что они находятся в полном и единственном обладании истины.

Утверждение о том, что церковь — только одна, совершенно несправедливо. Не только не было никогда единой церкви, но никогда и не могло быть. Церковь проявлялась только там, где собрание верующих разделялось. Ложное представление о том, что церковь всегда была единой, поддерживается только тем, что каждая церковь называет все другие церкви ересями и одну свою — истинною и непогрешимо дошедшею до нас.

Но такое представление может удержаться только у человека, не знающего, как жили прежние люди, и никогда не встречавшегося с людьми других исповеданий, и само собою тотчас же разрушается, как только человек узнает о том, как образовывались церкви и как теперь одновременно существуют отрицающие одно другое учреждения. Так что такой церкви, про которую говорят церковники, учреждения, основанного Христом и единого, не существует и никогда не существовало.

Христос перед смертью говорил своим ученикам и всем людям, что явятся после него лже-Христы и лже-пророки, и что надо остерегаться их, как бы они ни удивляли людей. Он говорил, что они будут могущественны, и что могущество их соблазнит людей. При этом он говорил о том, как будет можно узнать то, что учение их ложно. Узнать это можно будет по тому же, по чему мы узнаем хорошее дерево от дурного. Если не будет в учении милосердия и любви ко всем, без всякого разделения, — везде, где этого не будет, не будет истинного христианского учения, а будут лже-Христы и лже-пророки. И Христос говорил, что их будет много, они будут являться один за другим до тех пор, пока не придет то время, когда все заколеблется в человеческих обществах, когда одни народы опрокинутся на другие, когда власти и силы начнут падать, и сделается всеобщее смятение. Тогда-то, говорил Христос, и будет конец старого мира и начало нового мира, тогда же установится царство Божие.

По Ламеннэ.

Как ни странно может это показаться, несомненно то, что только в тех учениях, которые назывались ересями, проявлялось и двигалось, т.-е. уяснялось и осуществлялось христианство. Ереси могли заключать в себе заблуждения, но могли заключать в себе и истинное христианство. Учения же, признаваемые государственными, поддерживаемые властью, насилием, не могли быть христианством, так как основа их, насилие, была антихристианская. Католичество, православие, лютеранство, англиканство не могли быть христианскими учениями, потому что отрицали одно из основных требований христианства — любовное вразумление, и на место его употребляли самые антихристианские приемы — насилия, доходившие до величайших мучительств, казней, сожжений. Все эти соединившиеся с государственной властью церкви, которые недаром сектанты называют апокалипсической блудницей, не только никогда не были христианскими, но всегда были злейшими врагами христианства и продолжают и теперь, не раскаиваясь в своих преступлениях, а признавая все свое прошедшее священным, продолжают быть такими же врагами христианства и главными препятствиями для его восприятия народами.

Когда говорят о небе, как о месте, где находятся блаженные, то обыкновенно представляют себе его где-то высоко над собою, в необъятных мировых пространствах. Но при этом забывают о том, что наша земля, рассматриваемая из тех мировых пространств, также представляется одною из небесных звезд, и что жители тех миров с таким же правом могли бы показать на землю и сказать: «Видите вон ту звезду — место вечного блаженства, небесный приют, приготовленный для нас, куда мы когда-нибудь попадем». Дело в том, что по странной ошибке нашего ума полет нашей веры всегда соединен с понятием о восхождении вверх, при чем не думают о том, что, как бы высоко мы ни поднялись, нам все-таки придется опять спуститься вниз, чтобы стать твердой ногой в каком-нибудь другом мире. Если же искать такую блаженную часть этого мира, обитаемую бесплотными духами, то полагать такую часть мира надо не над собою, не под собою, потому что подобное материальное целое надо представлять себе не по его отдельности или близости к материальным предметам, а по духовному сочетанию его частей.

Кант.

Мысль о чудесах происходит от нашей гордости, заставляющей нас думать, что мы — такие важные существа, что ради нас Высшее существо должно нарушить весь порядок мира.