Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений. Том 42

С. Максимов, «Сибирь и каторга». В трех частях. Первое изд. 1871 г., второе — 1891 г., третье — 1901 г.

Ян Игнатий (Иван Александрович) Бодуэн де-Куртенэ (1845—1928) — в то время профессор Петербургского университета, языковед.

Н. К. Шильдер, «Император Николай I и Польша», СПб. 1892.

Лев Николаевич знал немного польский язык. В рассказе «За что?» есть польские выражения, которые Лев Николаевич сам без посторонних указаний включил в него. Для исправления их по просьбе Льва Николаевича я посылал их Бодуэну де-Куртенэ. (Прим. Д. П. Маковицкого.)

В. Н. Кораблев, «Лев Толстой и славянство», «Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова», изд. Академии наук СССР, Л. 1934, стр. 417—418.

«Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского, изд. «Прибой», Л. 1929, стр. 396—397.

Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки», вып. 2, стр. 74.

H. Н. Гусев, «Два года с Л. Н. Толстым», изд. Толстовского музея, М. 1928, стр. 185.

Ю. О. Якубовский, «Воспоминания», «Толстовский ежегодник 1913 года», изд. Общества Толстовского музея в Петербурге и Толстовского общества в Москве, СПб. 1914, отд. III, стр. 47.

Д. П. Маковицкий, «Толстой в жизни», «Юбилейный сборник. Лев Николаевич Толстой», ГИЗ, М. 1929, стр. 249.

Из биографии, написанной Степняком-Кравчинским, Толстой, видимо, почерпнул лишь общие сведения о духовном и отчасти внешнем облике Лизогуба-Светлогуба. Из конкретных фактов, сообщаемых в ней, Толстой мог заимствовать указание на то, что Лизогуб был крайне удивлен, услышав свой смертный приговор, и на то, что во время переезда из тюрьмы к эшафоту он был невозмутимо спокоен и даже улыбался. Больше, видимо, заимствовал Толстой из второй из упомянутых биографий. Из нее он мог прежде всего почерпнуть сведения о религиозной настроенности Лизогуба в детстве и в юности. Тут говорится о том, что, холодно относясь к обрядовой стороне религии, мальчик увлекся евангельскими идеями равенства и братства и мечтал стать миссионером миссионером среди язычников. Далее — он отказывается от услуг одного лица, желавшего быть учителем его брата, только потому, что это лицо исключило из преподавания закон божий. Но потом, говорит биограф, «как всякий умный и научно мыслящий человек, Лизогуб стал атеистом». В той же биографии довольно подробно говорится о том, как Лизогуб, под влиянием правительственных преследований, из мирного пропагандиста стал террористом, т. е. о том же, о чем речь идет в третьей главе повести. В описании казни и сопровождавшей ее обстановки есть такие черты сходства между этой биографией и повестью. В биографии сказано: «Позади каре из войск, окружавших эшафот, была масса народа; впереди народа стояли экипажи одесских богачей, а дамы с биноклями и лорнетами сидели на козлах». В рукописи, описанной под № 16, этому месту соответствует следующее: «Вокруг помоста с виселицей стояли черными линиями ряды солдат... За войсками виднелось несколько колясок с господами и дамами, смотревшими на него в лорнеты и бинокли». В биографии сказано, что Лизогуб, взглянув на виселицы, потом на толпу, улыбнулся. В рукописи, описанной под № 5, говорится о том, что, увидав виселицу, Светлогуб сперва дрогнул, но затем оправился, «и бледное лицо его продолжало чуть заметно улыбаться». Так же, как в седьмой главе «Божеского и человеческого», в биографии сказано, что при подъезде колесницы к месту казни раздался бой барабанов, затем он стих и сменился чтением приговора, после чего подошел священник, но Лизогуб отказался поцеловать крест, предложенный царским служителем, «осмелившимся в такую минуту говорить о божеской любви и милосердии». Биограф далее говорит об ужасных минутах ожидания смерти «молодым, здоровым организмом»; Толстой — о том, что «сильное, молодое тело» Светлогуба не принимало смерти.

В других случаях Толстой в обрисовке Светлогуба сознательно отступал от тех фактических данных, которые давали знакомые ему биографии Лизогуба. Лизогуб не был кандидатом Малороссийского университета (он учился в Петербургском университете и не окончил его). Ко времени суда над Лизогубом его мать уже умерла. Лизогуб провел в заключении около года, Светлогуб же менее двух месяцев. Оба биографа подчеркивают, что в жизни Лизогуба не было любви к женщине, и ничего неизвестно о том, чтобы и его любили женщины. Лизогуб был казнен не отдельно, а вместе с двумя другими осужденными — Чубаровым и Давиденко и т. д.

Помимо Светлогуба, Толстой воспользовался в рассказе живыми прототипами при обрисовке фигур генерал-губернатора и старика-раскольника. Значительно смягченный прототип генерал-губернатора, подписавшего смертный приговор Светлогубу, — граф Тотлебен, видный участник севастопольской обороны и русско-турецкой войны, впоследствии новороссийский генерал-губернатор. Прототип старика раскольника, как указывает А. М. Хирьяков («Летопись», 1915, декабрь, стр. 254) — старообрядец Михаил Максимыч, гостивший в Ясной Поляне, так же, как и раскольник повести, имевший кличку «Табашная держава» и особенно почитавший апокалипсис.

Д. П. Маковицкий в неопубликованной части своих «Яснополянских записок» в записи от 27 ноября 1905 г. говорит о том, что приехавший в ту пору в Ясную Поляну шлиссельбуржец И. П. Ювачев (Миролюбов) рассказывал о своем процессе и сидении в Шлиссельбургской крепости очень сходно с тем, что рассказано Толстым относительно того и другого в отношении к Светлогубу. Это сходство Ювачев объяснил тем, что Толстой, вероятно, воспользовался для своего рассказа составленным Ювачевым описанием своей жизни в крепости, которое Ювачев несколько лет до того послал ему.

Эпизод этот по рукописи ГМТ опубликован Шохор-Троцким во втором выпуске серии «Толстой. Памятники творчества и жизни», М. 1920, стр. 10—12. Написание его К. С. Шохор-Троцкий очень правдоподобно относит к 1898—1899 году. По другой, видимо более поздней редакции сохранившаяся часть этого эпизода опубликована А. М. Хирьяковым в журнале «Летопись», 1915, декабрь, стр. 249—250.

«Толстой. Памятники творчества и жизни», вып. 2, М. 1926, стр. 9.

Ю. И. Игумнова.

И. Гинцбург, «Стасов у Толстого» — «Сборник воспоминаний о Толстом», кн-во «Златоцвет», М. 1911, стр. 114.

Дата почтового штемпеля.

То же.

Решение Толстого оставить прежнее заглавие, т. е. «Божеское и человеческое», а не «Еще три смерти», быть может, было подсказано советом Черткова, который писал ему 13 марта н. ст. 1906 г.: «Еще три смерти» предлагаю назвать так: «Божеское и человеческое, или Еще три смерти» (с выноскою, объясняющею, что подзаголовок имеет в виду ваш рассказ «Три смерти», написанный в 1859 году» (ГМТ). Очевидно, заглавие с подзаголовком да еще с пояснением показалось Толстому громоздким, и он принял совет Черткова лишь в первой его части.