Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

P. S. Не думайте, что трава не имеет значения — ибо она таковое имеет, — а потому не забывайте время от времени пастись на пышной зеленой лужайке. Пока».

Я позвонил по телефону своей знакомой, и она сказала, что ждет меня к обеду в субботу вечером. Я ей говорю, что меня посылают в командировку и что в субботу вечером меня в Нью-Йорке уже не будет. Тогда она спрашивает, куда я еду и надолго ли. Я ей говорю, что в Огайо и что в приказе значится шесть недель, но командировку могут продлить еще на столько же.

— Когда ваш поезд?

— В десять, — говорю.

— А вы не можете поехать другим поездом?

— Это будет самовольная отлучка.

— Тогда, может быть, вы сумеете забежать ко мне на минутку перед отъездом?

— Сейчас без четверти девять. Пока я найду такси и доберусь до вокзала, я едва поспею к поезду.

Тут отец вдруг говорит:

— Я доставлю вещи к поезду — валяй!

А моя знакомая все просит:

— Пожалуйста, забегите хоть на минутку.

Тогда я сказал «ладно» и повесил трубку.

— Я знаю, что нужно сделать, — сказал отец. — Встретимся в вагоне.

Дверь ее квартиры была открыта, я вошел, но внизу ее не было. Поднимаясь наверх, я подумал, что она, вероятно, лежит на кушетке полураздетая, но я ошибся. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Она повернулась ко мне — и, ей-богу же, у нее на глазах были слезы.

— Что с вами случилось? — спросил я.

Сначала она не могла говорить, но потом сказала:

— Вы думаете, наверно, я плачу оттого, что вы уезжаете и я вас долго не увижу, а может быть, и совсем никогда, но я плачу совсем не от этого.

— Хорошо, отчего бы вы ни плакали, перестаньте.

— Хотите выпить? — всхлипнула она. — Хотите немножко музыки?

— У меня есть время выпить стаканчик, — сказал я. — И чуточку послушать музыку. Вы, верно, знаете, это место из Брамса, которое я так люблю.

— Конечно, знаю, — сказана она сквозь слезы.

Она налила мне огромный бокал, достала альбом с пластинками Брамса, нашла ту, что нужно, и завела патефон. От этого стало немножко легче, чем когда она просто плакала, хотя и не совсем хорошо, потому что этот отрывок из Брамса, который я так люблю, сам был похож на слезы.

— Вы думаете, Брамс никогда не плакал? — сказала она со слезами.

Я обнял ее и привлек к себе, но от этого она заплакала еще пуще, так что я снова взялся за бокал.

— Хотите знать, отчего я реву? — спросила она.

— Пожалуйста, расскажите.

— Да оттого, что эти старые самодуры взялись убивать молодежь вроде вас через каждые двадцать с чем-нибудь лет и никто не знает, останется ли он в живых, а они будут это делать снова и снова. Вы должны бежать в Мексику, вот что. Не ради меня — я, может быть, и люблю вас, но я вас люблю ради вас самого. Бегите, пока не поздно. Они вас убьют — я знаю, какие они. Старые дураки, коварные, мерзкие — ну, да вы сами знаете не хуже меня.

Это было очень смешно, и я рассмеялся, а вслед за мной засмеялась и она. И я ее обнял и поцеловал, но потом она опять заплакала.

— Вы думаете, вам больше повезет, чем другим, и с вами ничего не случится, — говорила она. — Но это только потому, что вы не понимаете, как опасны эти дураки. Они живут до восьмидесяти восьми лет, а скольких лет убьют вас, им все равно. Бегите в Мексику, и пусть они подыхают от старости.

— Я в таком роде войск, где не очень опасно, — сказал я.

— Пароход, на котором вы будете плыть, пойдет ко дну, и вы утонете, — говорила она, все еще плача. — Или вы попадете под грузовик. Или упадете с чего-нибудь.

— Нет, нет, не упаду.

— Вас посылают в Огайо, так?

— Да.

— А вы об этом просили? Вам хочется ехать?

— Нет.

Ну вот видите! А кто заставляет вас ехать? Кто вас посылает туда, где вас непременно убьют? Да эти же восьмидесятивосьмилетние самодуры — и я их ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ничего-то хорошего они не сделали за всю свою жизнь.

Я допил свой огромный бокал и налил еще полбокала, а она, пока болтала и плакала, поснимала с себя всю одежду, и я так удивился, что чуть не упал. Тут она перестала хныкать, лукаво на меня поглядела и улыбнулась сквозь слезы, которые еще не просохни у нее на щеках. Она была похожа на хорошенькую голенькую порочную девчонку, и, хотя я подозревая, что вся эта сцена — одно лишь притворство, мне она нравилась такой, какая она есть. Она позвонила по телефону и заказала такси на без четверти десять, и ровно без четверти десять мы вместе сели в машину, потому что она захотела проводить меня до вокзала.

Когда я уселся в вагоне рядом с отцом, поезд еще минуты три-четыре простоял, а потом тронулся, и, хотя мне совсем не хотелось ехать в Огайо, я радовался, что поезд пошел, потому что раз уж вы сели в поезд и вам все равно нужно ехать, то почему бы, черт возьми, и не ехать?

Так вот, на следующее утро мы с отцом приехали в Огайо, и он нашел себе комнату в небольшой гостинице, а я отправился за девять миль от города в лагерь. Первый день ушел у меня на устройство, а вечером я вдруг наткнулся на Джо Фоксхола, который направлялся в город, и мы с ним вместе вышли на шоссе, чтобы перехватить попутную машину. К одиннадцати часам нужно было вернуться в казармы, но это все-таки лучше, чем ничего, и мы оба были очень рады встрече.

— С тобой что-то случилось? — спросил вдруг Джо. — Что это такое?

— А черт его знает.

— У тебя такой вид, будто ты совершил великое открытие. Что это?

Мы стояли на обочине шоссе и ждали попутной машины, как вдруг со мной произошло нечто совсем удивительное. В первый раз за все время, что во мне звучал голос певца, взывающий: «Валенсия!» — я вдруг понял, кто этот певец.

— Что это тебя так поразило? — повторил Джо.

— Кто-нибудь поет в тебе? — спросил я.

— Никто, — отвечая Джо. — Будь они прокляты.

— Ну вот, — говорю я. — А я счастлив оттого, что во мне поет мой сын.

— Твой сын? — удивился Джо.

— Да, — говорю, — мой собственный сын.

Возле нас притормозил большой грузовик, и мы на него взобрались.

Водитель сказал:

— Прошлой ночью катил я вовсю по этому шоссе, как вдруг въезжает откуда-то сбоку этакая крохотная машина, прямо карлик, и срезает мне нос. Малюсенькая такая, еле видать, а как припустилась вперед, что твой перепуганный заяц, так я ее, ей же богу, до самого города не догнал.

Когда мы приехали в город, я сговорился с Джо встретиться в десять часов против отеля, где он должен был ужинать со знакомой девушкой, а там мы возьмем такси и вернемся в лагерь. Потом я зашел к отцу. Он спал, лежа в постели. Проснулся и говорит:

— Чертовски хотелось бы вспомнить, что я должен тебе рассказать.