Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

— Конечно. А что тут особенного? Я даже задержался в пути… чтобы воздать должное красоте и невинности.

Гомер не понял, о чем идет речь, но Спенглер не стал вдаваться в подробности.

— Ну, не важно. Проводи Улисса домой.

— Хорошо, — сказал Гомер. — Мы получили вызов от Гуггенгейма. Это мне по дороге. Я свезу Улисса на велосипеде домой, зайду к Гуггенгейму, потом в «Вина Итаки», потом к Фоли, а оттуда прямо сюда. Обернусь в два счета.

Рассыльный вышел, и Спенглер увидел, как он осторожно сажает брата на раму велосипеда. Вскочив на седло, старший брат завертел педалями и покатил по улице. Когда они выехали из центра города, Улисс изогнулся, чтобы взглянуть на брата. Впервые за сегодняшний день лицо его осветилось знаменитой улыбкой рода Маколеев.

— Гомер! — позвал он.

— Чего тебе?

— Я умею петь, — сказал Улисс.

— Вот и хорошо!

Улисс запел: «Мы споем песню». Потом замолчал и начал снова: «Мы споем песню». Пропев эту фразу, опять остановился и сразу же начал сначала: «Мы споем песню…»

— Это не песня, — сказал Гомер. — Это только кусочек песни. Послушай, а потом подпевай.

Старший брат запел:

— Спой еще раз, — попросил Улисс

— Ладно, — сказал Гомер и снова запел песню, но теперь и младший брат пел вместе с ним, и, когда они пели, Улисс снова увидел товарный поезд и негра, перевесившегося через край платформы, который улыбался и махал ему рукой. Это было одно из самых замечательных приключений, которое пережил Улисс Макалей за все четыре года своей жизни. Он дружески помахал человеку, и тот так же дружески помахал ему в ответ, и не раз, а много раз. Улисс будет помнить это до самой смерти.

Гомер слез с велосипеда перед домом Маколеев и бережно поставил Улисса на землю. Они постояли минутку, прислушиваясь к звукам арфы и пианино, на которых играли их мать и сестра, и к пению их соседки Мэри Арена.

— Ну вот, Улисс, ты дома. Ступай в комнату. Там мама, Бесс и Мэри. А мне надо ехать дальше, работать.

— Ты будешь работать? — спросил Улисс.

— Да. Но вечером я вернусь. Иди домой, Улисс.

Младший брат стал подниматься на крыльцо и не дошел еще до двери, как старший брат уже быстро покатил по улице.

Когда семейство Стид со своими гостями (включая и Томаса Спенглера) сели обедать, в Итаке лил сильный дождь. Надев плащи и галоши, Бесс Маколей и Мэри Арена отправились в телеграфную контору, чтобы отнести Гомеру поесть. Когда они проходили мимо аптеки, молодой человек, стоявший в соседнем подъезде, окинул их взглядом опытного волокиты.

— Эй, красотка, — сказал он Бесс. — Как дела?

Бесс сделала вид, что не слышит, и только прижалась к Мэри. Но навстречу им по улице шли три солдата. Они шли по улице и дурачились, радуясь, что получили отпуск на ночь, что кругом идет весьма достойная, но такая смешная жизнь — разыгрывается ее извечная комедия, а сверху льет веселый, освежающий ливень. Они толкали и ловили друг друга, оглашая улицу безудержным хохотом и выкрикивая прозвища, которые они дали друг другу: Толстяк, Техас и Лошадка. Когда три парня завидели Мэри и Бесс, они замерли в благоговейном молчании. Один за другим они склонились в низком поклоне. Девушкам было приятно, но они не очень хорошо понимали, что им делать, как себя вести.

— Они ведь только солдаты, Бесс, — прошептала Мэри. — И им здесь так одиноко.

— Давай остановимся, — сказала Бесс.

Девушки остановились прямо против трех солдат.

Тот, которого звали Толстяком, выступил вперед, как официальный представитель всей компании — солдатский посланник к девушкам Итаки.

— Дорогие дамы, — сказал он. — Мы, рядовые нашей прославленной демократической армии и ваши покорнейшие слуги, которые сегодня находятся здесь и надеются быть здесь и завтра, от души благодарим вас за ваши прелестные личики, исполненные такого совершенства и в засуху, и в дождь, каковой мы наблюдаем в текущий момент. Разрешите мне представить вам моих товарищей и ваших преданных почитателей. Вот Техас — правда, он не из Техаса, а из штата Нью-Джерси. А это Лошадка — он как раз из Техаса. Моя кличка — Толстяк, я из голодного края. И больше всего одолевает меня голод по обществу прекрасных девушек. Как вы на это смотрите?

— Ну что же, — сказала Бесс. — Мы шли в кино.

— В кино! — трагическим голосом воскликнул Толстяк. — А позволено ли нам, солдатам, которые сегодня здесь, а завтра там, сопровождать вас, девушки, в кино? Сегодня — день, и завтра — день, но завтра мы должны вернуться в казармы, к ужасному, но неизбежному ремеслу войны, к святой задаче уничтожения того смертоносного микроба, который тщится погубить человеческую свободу. Сегодня мы — ваши братья, заброшенные в дальние края и такие одинокие. Хотя нам и положено гордиться своим положением, нам очень тоскливо, ибо Итака — не родная наша земля. Я попал в мундир американского солдата прямо из закоулков свирепого города Чикаго, раскинутого на сладостной земле Иллинойса. Верните меня хоть мысленно в родимый мой штат и город, а братьев моих в родные им места. Будьте снисходительны к нашей униженной просьбе, ибо мы с вами одна семья, одно человечество, но, если бы не война, могли бы так никогда и не встретиться. «Сей миг — дитя благих времен…»

Солдат, которого звали Толстяком, поклонился, а потом выпрямился снова.

— Каков же ваш приговор? — спросил он.

— Как ты думаешь, он ненормальный? — прошептала Мэри.

— Нет, — ответила Бесс. — Ему просто тоскливо. Давай пойдем с ними в кино.

— Хорошо, но скажи ему об этом сама. Я не сумею.

— Мы согласны, — сказала Бесс солдату.

— Благодарю вас, милые дамы, — сказал солдат, которого звали Толстяком. — Спасибо.

Он предложил руку Бесс.

— Значит, пошли?

— Сперва мне надо отнести брату ужин, — сказала Бесс. — Он работает в телеграфной конторе. Это отнимет у нас только минутку.

— На телеграфе? — спросил солдат по прозвищу Толстяк. — Тогда и я пошлю телеграмму.

Он спросил товарища:

— А ты, Техас?

— Сколько стоит телеграмма в Нью-Джерси?

— Куда дешевле, чем ее будут ценить те, кто ее получит, — сказал Толстяк.

Он обернулся к третьему солдату:

— А ты, Лошадка?

— Угу, — сказал солдат по прозвищу Лошадка. — Пожалуй, и я пошлю телеграмму маме, Джо и Китти. Это — моя девушка, — пояснил он Бесс.

— Всякая девушка на свете — моя девушка, — сказал Толстяк, — но, так как я не могу всем им послать телеграмму, я пошлю ее только одной-единственной. Эта одна телеграмма будет сгустком миллионов телеграмм.