Томас Пинчон - Винляндия

Надзор выше по водоразделу и за хребтами уплотнялся, а равно и гражданская обстановка в Винляндии несколько обострилась, уличное движение в центре города и на стоянках у торговых комплексов становилось сварливей и громче от клаксонов и намеренных перегазовок, владельцы лодок встревоженно бегают туда-сюда по магазинам запчастей несколько раз на дню, сообщают о перемещениях военно-морских сил, у самого мыса Патрика засечён на штатном месте по крайней мере один авианосец, а самолёты СРОН [103] Система раннего обнаружения и наблюдения. теперь в воздухе круглые сутки, не говоря уж о континентальном шарме комманданта Боппа во всех местных новостях — он, часто в своём нацистском прикиде, объявлял полную боевую готовность своей «добровольческой» небесной дружины. Что-то выжидало, сразу за временны м горизонтом, которого даже будущие участники не умели описать. Некогда-беззаботные торчилы вскакивали посреди ночи, сердца скачут, и спускали свои заначки в унитаз. Пары, женатые не первый год, забывали, как друг друга зовут. Клиники душевного здоровья по всему округу сообщали о списках очерёдности. Возникали сезонные домыслы о том, кто в этом году может быть в тайных зарплатных ведомостях КАПУТа, словно бы чудовищная программа уже стала ещё одним недугом, словно дурная погода или какая-нибудь спорынья. Кухня в кафе ухудшилась, а полиция принялась тормозить на шоссе всех, чей внешний вид ей не нравился, что привело к массированным заторам транспорта, чувствовавшимся аж до 101-й и «Ай-пятой». Как-то в субботу под вечер возник контрабандист попугаев на полностью хромированной комбинации «Кенуорта» / «Фрюхофа», известной как «Тихушный керогаз», почти невидимый на радарах, пронёсся мимо стражей порядка с апломбом недотроги, свойственным НЛО, запарковался у 101-й сразу за мостом, в муниципальной квазикорпорации, и распродал весь свой груз, не успел о нём даже шериф услыхать, словно бы весь городок, уже в трясучке, вдруг сошёл с ума по попугаям в ту же минуту, как глаз свой положил на этих птиц, кого целыми днями поили текилой и так держали в спокойствии, а тут выставили рядами перед огромным призрачным восемнадцатиколёсником, комки основных цветов с похмела, и отражения их тянулись и расцветали по всему боку трейлера. Вскоре в Винляндии и дома почти не осталось, где бы не было такой птицы — и все говорили по-английски с тем же причудливым акцентом, которого никто не мог опознать, словно бы их партиями пропускал через себя один неведомый укротитель птиц — «Ладно, попугайство, слуш’ суда!» Вместо традиционного репертуара коротких и часто бессвязных фраз, попугаи могли рассказывать полномасштабные истории — о ягуарах без чувства юмора и проказливых мартышках, о брачных состязаниях и парадах, о пришествии людей и исчезновении деревьев — и так стали необходимыми домочадцами, излагали сказки на ночь многим поколениям детворы, отправляя их в альтернативные миры в расслабленном и радостном состоянии рассудка, хотя через некоторое время детишки начинали видеть во сне пейзажи, который бы изумили даже попугаев. В крохотном домике Вана Метра за салоном «Огурец», дети, вероятно, под воздействием домашнего попугая Луиса, вычислили, как им встречаться, осознанно сновидя, в одной и той же части громадного южного леса. Ну или так они Вану Метру сказали. Попробовали и его научить такому, но он только к опушке джунглей сумел подобраться — если это были джунгли. До чего циничным должен быть человек, чтоб не доверять этим пылающим душам, только что вернувшимся после всенощных полётов над самыми кронами деревьев, блеща глазами, все распахнутые, они так счастливы были поделиться с ним этим? Ван Метр всю свою жизнь искал именно такой вот трансцендентной возможности, которую детки принимали как должное, но стоило ему к ней приблизиться, там всё типа: ни просраться, ни хер поднять, чем больше переживал, тем менее оно было вероятно… Его это сводило с ума, хотя почти всё время удавалось не вымещать это на других, а всё, что он бормотал себе под нос, обычно терялось, как водится, в окружающем гаме дня, зачастую достаточно деспотическом, чтоб вынуждал его выезжать из хижины на такие вот халтурки, хоть оно и влекло за собой долгую, устрашающую поездку вверх сквозь толпы высоких деревьев, по опасным серпантинам острей выкидного ножа, однополосным участкам, обнимающим склоны гор, там и покрытие-то не всегда наличествует — затем закат в такую рань, что он поначалу думал, что-то, должно быть, случилось, затмение, а то и того хуже. Он чуть не потерялся в темноте, но вывело его собственное бледно-фиолетовое свечение — наконец к гостинице «Чёрный поток», что высилась впереди россыпью тусклых круглых огней, что, казалось, покрывают собой почти всё небо. Про это место он слыхал, но понятия не имел, что оно такое большое.

Сегодня вечером он прихватил лишь древний «фендер-аккуратный», с которого он сам выковырял лады ещё году в 76-м, когда услышал, что Джако Пасториус так же поступил с «джаз-басом». Ван Метр в акте этом видел дальнейшие измерения, отмену данных гамм, восстановление до-модальной невинности, в которой ему явятся все ноты вселенной. Бороздки он залил лодочной эпоксидкой и там, где лады были, нарисовал чёрточки, чтоб легче было осуществить переход. Нынче, много лет спустя, когда от того богоявления ему остались только смутные очертания, он прикинул, что безладовый будет, по крайней мере, в самый раз для этой публики, которая хоть и не на многое реагировала, похоже, заметно вострила уши, когда Ван Метр пускался в долгие колеблющиеся хроматические скользы типа вуу-вуу-вуу по своему инструменту, такое вот они понимали, воображал он, хотя, надо сказать, и этого про танатоидов он не знал.

Скорее рекламный мотивчик, а не песня, и примерно такая же быстрая и бодрая, какое сегодня вечером тут все, раз ‘тоиды предпочитают минорные аккорды и затянутый темп, как при отпуске с богослужения. Жесты в сторону рок-н-ролла не одобряли, хотя на блюзовые аккорды закрывали глаза. Банда — с миру по нитке из эры твиста, два сакса, две гитары, пианино и ритм. Из чего-то подверженного плесени и непосещаемого персонал гостиницы выволок древние аранжировки поп-шлягеров для старомодного Комбо-Орка, включая любимые танатоидные вроде «Кто теперь жалеет?», «Я вправе петь весь этот блюз», «Теперь особо я не выхожу», и неизменно требуемую «Пусть время проходит». Вану Метру приходилось себя притормаживать, барабанщику и подавно, а его яркость глаза, влажность губы и частые визиты в мужской салон намекали на личность в лучшем случае беспокойную, и таковой то и дело нравилось взрываться эдакими ушевышибающими соло самовыражения и орать «На-мано!» и «Пагнали жарить!» Несмотря на весь его энтузиазм, темп, по мере происхождения вечера, только замедлялся. Выходило эдакое раллентандо на весь вечер. Ван Метру случалось играть на быдляцких вечеринках, когда сколько-то мотоездоков и ихних баб набивалось в зал, закидывалось барбитуратами и отключалось, и на этом вечеринка всё, но, в сравнении с этой балехой, то бывали вечера, исполненные живости и радости. Через некоторое время целое отделение уже уходило на то, чтобы добраться до 32-го такта. Танцевание, и с самого начала рудиментарное, к концу левака тяготело к полной недвижимости, а беседы всё больше теряли в осмысленности для тех немногих посторонних, коих сюда занесло, туристов боковых дорог, у которых сегодня вечером было лишь крайне туманное представление о том, насколько далеко от автотрассы они действительно забрались.