Томас Пинчон - Винляндия

Они всё это высветили, софитами и светильниками, взяв самую быструю плёнку, что нашли, заначку «7242» из холодильника Киноискусств, и распахнув до предела апертуру, поэтому глубины, какой хотелось бы Дице, там не было, однако она, ДЛ и Прерия сидели предгипнотично пред кадрами снижающихся вертолётов, танцующих деток, настроенных на одну радиостанцию, крысиного роя наступающих войск в камуфляже и с зачернёнными лицами, внезапно пойманными лучами дуговых ламп, которые они тут же расстреляли, как и предсказывал Хауи, но камера ни на миг не отшатнулась — она противостояла всему, что ей попадалось, а часто и шла навстречу.

— Её ж могли убить, — закричала Прерия.

— Ага, — согласно ответили Дица и ДЛ.

К утру — десятки травм, сотни арестов, о потерях не сообщалось, но кучка людей потерялась. В те дни ещё неслыханно было, чтобы какое бы то ни было Североамериканское ведомство убивало своих сограждан, а потом об этом лгало. Поэтому тайна пребывала, замёрзшая во времени, где-то за пределами юношеских отсутствий, наверняка обречённых быть временными, однако ещё шажок — и плановая жестокость. Если брать всё по отдельности, в конце концов, с учётом данных об отсеве и миграционных предпочтений того времени, каждый случай можно было объяснить, и не прибегая ни к чему жутче стремления к безопасности. На своей пресс-конференции Бирк Вонд с юмором назвал это «восхищением». Пресмыкаясь, пялясь снизу вверх на молнию его ширинки, присутствующие лизоблюды прессы вслух интересовались, куда, по его мнению, если можно осведомиться, м-р Вонд, сэр, могли подеваться пропавшие студенты. Бирк отвечал:

— Ну так в подполье, само собой. Таково наше допущение, во всяком случае, судя по всему, что нам о них известно — что они скрылись в подполье. — Должно быть, внедрился и кто-то из радикальной прессы.

— В смысле — они пустились в бега? Выписаны ли на них ордера? Почему никто из них не фигурирует в федеральных списках скрывающихся от правосудия? — Журналиста увела свора тяжеловесов в цивильном, а Бирк Вонд добродушно повторил, и софиты весело танцевали на его линзах и оправах:

— Подполье, хм? Нисхищение. Да, господин в костюме и при галстуке?

Ранее, пока все новостийные ищейки ещё были у главных ворот на другой стороне студгородка, занимались съёмкой миленьких студенточек в мини-юбках, которых винтили штурмовики в боевой выкладке, где повсюду возникал мотив кожи, никто не обратил внимания на небольшую колонну грузовиков серо-полевой расцветки, наглухо закрытых, немаркированных, что выехала с задворок, даже не остановившись у блокпоста на проверку. Пробравшись по сложному комплексу съездов с трасс, переходных путей в узлах развязок и подозрительно аккуратных просёлков, грузовики со временем выехали на малоизвестную и лишь конфиденциально езженную ФОБЭС, сиречь Федеральную ОБъездную Эвакуационную Систему, что пролегала вдоль гребня Прибрежного хребта на север в бессолнечном прохладном свете, под камуфляжными сетями и погодоустойчивой полимерной плёнкой. То был сумрачный тоннель, тянувшийся на сотни миль, зачатый в начале шестидесятых как одноразовое шоссе, которое использоваться будет — на полную свою мощность — лишь единожды.

Пункт назначения автоколонны лежал во многих часах к северу, во влажной и уединённой долине, где располагался старый экспериментальный пункт ВВС по разгону тумана, позднее же, до апокалиптическом пышности стратегического «мышления» в эпоху Кеннеди, он оказался увязшим — и без ядерных боеголовок — в банальнейших ужасах Вьетнама, предназначенным для временного содержания до полумиллиона городских эвакуантов в случае, скажем, гм, какой-нибудь городской эвакуации. Несколько десятков жилых блоков, как образцовые жилища на краю недавно нарезанной территории, возвели только для того, чтобы дать посетителям ощущение от замысла — всё уставные произведения Инженерных войск, некоторые квартиры в них предназначены для семейного проживания, как это словосочетание тогда понималось, кое-какие бараки — для одиночных мужчин, женщин, мальчиков и девочек, чьи семейства по-прежнему могут быть «временно не подающими о себе сведений». Имелись столовая, туалетные и душевые удобства, бассейн и столы для пинг-понга, кинопроектор, ромб для софтбола, баскетбольная площадка. Повсюду протекала вода, драным силуэтом до самых хребтов и за них громоздились секвойи и ситхинская ель, а ещё дальше, почти круглый год, от побережья строем маршировали серые полки туч.

ДЛ тем временем завалилась обратно в Беркли, в мастерскую у Сан-Пабло, с Хауи и Млатом, либо преданными ей до конца, либо просто в шоке, тащились за ней замыкающими, и они обнаружили, что, кроме них, в «24квс», считай, никого и не осталось. ДЛ к тому времени спятила уже до того, что что в половине случаев не понимала, кто рядом, а кто нет. Это, вкупе с перезвоном, далеко внутри ушей, и светом, тлевшим по краям всего, ясные сигналы встать на паузу, сообщение воспоследует.

Некоторое время у них заняло только выяснить, куда подевалась Френези. Поступали сообщения от людей, видевших, как её увозили автоколонной, кое-кто пытался следить с ней, но всякий раз въезжал в причудливую сеть переходных путей, где какую бы комбинацию ни выбирали, всё равно доступ им не давался. Но они слышали и замечали краем глаза, где-то на местности выше, старую трассу ФОБЭС, тут и там дефекты в её камуфляже, серые колонны и ограждения, руины Камелота. По всей улице свободно продавались карты, немногие друг с другом совпадали, но ни одна не приводила слишком подробных деталей того, что располагается в рваном многоугольнике в конце засекреченной трассы, помеченном лишь легендой «Резервация национальной безопасности».

ДЛ с парнями взяли флагман автопарка «24квс», «шеви-номад» 57-го года, полноприводный, поднятый фута на два и снабжённый большими шинами высокой проходимости, защитными брусьями и лебёдками спереди и сзади. Примерно когда выехали на мост Ричмонд — Сан-Рафаэль, закапал дождик, и они двинули на Сан-Рафаэль преждевременно тёмным и затуманенным часом пик, все восемь или десять полос в султанах выхлопа, поникших, словно хвосты какого-то вялого табуна. Вела машину ДЛ, яркие волосы её ограничены нетуго сплетённой оливковой сеткой, прокладывая борозду вперёд во влажных сумерках конца смены, сидя ровно в невозмутимой дозируемой ярости, держа в центре и фокусе образ врага, Бирка Вонда, и той женщины, которую он похитил, — ибо Френези никак не могла поехать с ним по собственной воле, нет, этот мудак легавый хотел её, поэтому решил, что просто возьмёт да и возьмёт её, допуская, что никто с этим ничего не поделает. Что ж, Бирк, прошу прощения, капитан, но вот представь-ка.