Франц Кафка - Пропавший без вести (Америка)

Когда, повстречав красивую девушку, я прошу ее: «Будь так добра, пойдем со мной!» — а она молча проходит мимо, этим она как бы говорит:

«Ты не герцог с победно-звонкой фамилией, не широкоплечий американец с осанкой индейца, с дивным разлетом твердо посаженных глаз, со смуглой кожей, омытой ветрами саванн и водами рек, бегущих к саваннам, ты не странствовал к Великим озерам и по ним, таинственным, далеким, раскинувшимся неведомо где. Так с какой стати, скажи на милость, мне, красивой девушке, с тобой идти?»

«Но ты забываешь — тебя тоже не катит по переулку плавно покачивающийся автомобиль, и что-то я не вижу затянутых в парадные костюмы кавалеров твоей свиты, что, благоговейно осыпая тебя хвалами и почестями, следуют за своей госпожой строгим почтительным полукругом; твои груди аккуратно упрятаны под корсетом, но твои ноги и бедра с лихвой вознаграждают тело за эту вынужденную стесненность; на тебе плиссированное платье из тафты, какие, спору нет, весьма радовали нас еще прошлой осенью, но сейчас, в такой-то старомодной хламиде, чему ты улыбаешься?»

«Что ж, мы оба правы, и чтобы не убеждаться в этом окончательно и бесповоротно, не лучше ли будет отправиться домой — каждому поодиночке?»

Если подумать, ничто не должно соблазнять вас жаждать победы в скачках. Слава лучшего наездника страны обуревает вас с первыми звуками оркестра столь непомерной гордыней, что наутро неизбежен острый приступ раскаяния.

От зависти соперников, людей хитрых и весьма влиятельных, вам должно быть почти физически больно в узком финишном створе, куда вы врываетесь после привольного простора скакового поля, на котором так быстро оказались в гордом одиночестве, если не считать нескольких отставших седоков, что, прильнув к гривам лошадей, крохотными точками где-то позади вас тоже мчались к краю горизонта.

Многие из ваших друзей спешат забрать свой выигрыш и едва успевают крикнуть вам от далеких окошек букмекеров свое торопливое «ура»; лучшие же из них поставили вовсе не на вашу лошадь, ибо не хотели в случае проигрыша на вас сердиться, а теперь, поскольку ваша лошадь пришла первой, в досаде отворачиваются, когда вы гарцуете мимо, и предпочитают рассеянно оглядывать ряды трибун.

Конкуренты позади вас, надменно держась в седле, стараются не замечать виновника постигшей их неудачи и этой необъяснимой, чудовищной несправедливости; они напускают на себя бодрый вид, словно настоящие скачки еще впереди, а эта, прошедшая, только так, пустяки и детские шалости.

Многие из дам находят победителя смешным, уж больно он пыжится, а самому-то явно не по себе от нескончаемых рукопожатий, приветствий, от необходимости то и дело кланяться и кому-то махать рукой, в то время как побежденные, сурово сомкнув уста, легонько похлопывают по шеям своих разгоряченных, похрапывающих лошадей.

Вдобавок ко всему с помутневшего неба начинает сеять противный мелкий дождь.

Кто живет одиноко и все же тоскует порой по общности, кто в череде перемен погоды, времени суток, служебных дел и тому подобных неурядиц мечтает просто увидеть хоть чью-то руку, на которую можно опереться, — тому долго не протянуть, если нет у него окна с видом на улицу. Ибо, будь он и вовсе конченый человек, ничего уже не ждущий от жизни, но если он просто так, от усталости, подойдет к своему подоконнику, рассеянно ширяя глазами между пешеходами и небом, и совсем не хочет глядеть вниз, даже голову слегка откинул, — все равно его властно притянет усердие трудяг-лошадей, вереница экипажей, уличный шум, а вместе с этим, в конце концов, и весь будничный и слитный удел человеческий.

Стать бы индейцем, прямо сейчас, и на полном скаку, упруго сжимаясь под встречным ветром, помчаться на лихом коне, дрожью тела ощущая содрогание почвы, покуда не выпростаешь ноги из стремян, которых, впрочем, и нет вовсе, покуда не бросишь поводья, которых, впрочем, тоже нет, и вот ты уже летишь, не видя под собой земли, только слившуюся в сплошной ковер зеленую гладь, и нет уже перед тобой конской головы и шеи.

Я был в крайнем затруднении; надо было срочно выезжать; в деревне за десять миль ждал меня тяжелобольной; на всем пространстве между ним и мною мела непроглядная вьюга; у меня имелась повозка, легкая, на высоких колесах, как раз то, что нужно для наших сельских дорог; запахнувшись в шубу, с саквояжиком в руке, я стоял среди двора, готовый ехать; но лошади, лошади у меня не было! Моя собственная лошадка, не выдержав тягот и лишений этой суровой зимы, околела прошлой ночью; служанка бросилась в деревню поискать, не даст ли мне кто коня; безнадежная попытка, как я и предвидел, — и все гуще заносимый снегом и все больше цепенея в неподвижности, я бесцельно стоял и ждал. Но вот и служанка, одна; она еще в воротах помахала мне фонарем; ну еще бы, сейчас да в такую дорогу разве кто одолжит мне лошадь! Я еще раз прошелся по двору, но так ничего и не придумал; озабоченный, я по рассеянности толкнул ногой шаткую дверцу, ведущую в заброшенный свиной хлев. Она открылась и захлопала на петлях. Из хлева понесло теплом и словно бы лошадиным духом. Тусклый фонарь качался на веревке, подвешенной к потолку. В низеньком чуланчике, согнувшись в три погибели, сидел какой-то дюжий малый, он повернулся и уставил на меня свои голубые глаза.

— Прикажете запрягать? — спросил он, выползая на четвереньках.

Я не знал, что ответить, и только нагнулся поглядеть, нет ли там еще чего. Служанка стояла рядом.

— Богачу и невдомек, что у него припасено в хозяйстве, — сказала она, и оба мы засмеялись.

— Э-гей, Братец, э-гей, Сестричка! — крикнул конюх, и два могучих коня, прижав ноги к брюху и клоня точеные головы, как это делают верблюды, играя крутыми боками, едва-едва друг за дружкой протиснулись в дверной проем. И сразу же выпрямились на высоких ногах; от их лоснящейся шерсти валил густой пар.

— Помоги ему, — сказал я, и услужливая девушка поспешила подать конюху сбрую.

Но едва она подошла, как он обхватил ее и прижался лицом к ее лицу. Девушка вскрикнула и бросилась ко мне; на щеке ее красными рубцами отпечатались два ряда зубов.

— Ах, скотина! — крикнул я в ярости. — Кнута захотел?

И тут же спохватился, что этот человек мне совсем незнаком, что я не знаю, откуда он взялся, и что он сам вызвался мне помочь, когда все другие отказались. Словно угадав мои мысли, конюх пропустил угрозу мимо ушей и, все еще занятый лошадьми, на мгновение обернулся ко мне.