Пелам Вудхаус - Несокрушимый Арчи

— Погоди, любимый. Я не вполне уверена…

— Э?

— Где именно ее лучше повесить, вот что я хотела сказать. Видишь ли…

— Так над роялем же, как ты сказала. Над милым старым роялем.

— Да, но я тогда ее еще не видела.

В душу Арчи на миг ввинтилось чудовищное подозрение.

— Послушай, но она тебе правда нравится, так ведь? — спросил он испуганно.

— Ах, Арчи, милый, ну конечно же, нравится! И ты прелесть, что подарил ее мне. Просто я имела в виду, что эта картина такая… ошеломляющая, что нам следует подождать, а уж потом решить, где она будет выглядеть наиболее эффектно. Над роялем она будет слишком уж сильно освещена.

— Ты считаешь, что она требует пригашенного света, а?

— Именно. Именно. Чем пригашеннее… ну да, пригашенного. Так что давай оставим ее пока в углу… вон в том, за диваном, и… и я подумаю. Она требует взвешенного обдумывания, ты же понимаешь!

— Ладненько! Вот сюда?

— Да, чудесно. И, Арчи!

— А?

— Я думаю… поверни ее лицом к стене, хорошо? — Люсиль слегка поперхнулась. — Чтобы она меньше пылилась.

В течение нескольких последующих дней Арчи с недоумением подметил в Люсиль — которая, верил он, всегда знала, чего хочет, — непонятные колебания и нерешительность. Десяток раз, если не больше, он указывал места на стенах, отлично подошедшие бы под Венеру, но Люсиль словно никак не могла остановить свой выбор на том или на другом из них. Арчи с нетерпением ждал ее окончательного приговора, потому что хотел пригласить Д.Б. Уиллера взглянуть, как смотрится его шедевр. Художник никак не откликнулся на увод картины, и однажды утром, повстречавшись с ним на Бродвее, Арчи не преминул поблагодарить его за понимание, с каким тот воспринял произошедшее.

— А! — сказал Д.Б. Уиллер. — Да на здоровье, мой милый. — Он немного помолчал. — Более чем на здоровье, — добавил он. — Ты ведь не большой знаток живописи.

— Ну, — сказал Арчи, — не думаю, что меня можно назвать таким уж великим критиком, но все-таки настолько-то я разбираюсь, чтобы понять, насколько сочен данный экземплярчик. Абсолютно одна из лучших твоих поделок, малышок.

Легкая багровость окрасила круглое розовое лицо мистера Уиллера. Его глаза выпучились.

— О чем ты говоришь, ты… ты, бестолочь?! Или, свихнутый сын Велиала, ты полагаешь, будто эта мазня — моя работа?

— Разве нет?

Мистер Уиллер судорожно сглотнул.

— Это намалевала моя невеста, — сказал он кратко.

— Твоя невеста? Мой дорогой старый малыш, а я даже не знал, что она у тебя есть. Кто она? Я ее знаю?

— Элис Уигмор. И ты ее не знаешь.

— И она написала эту картину? — Арчи растерялся. — Но послушай! Она же захочет узнать, что сталось с этой штукенцией!

— Я ей сказал, что ее украли. Она сочла это большим комплиментом и пришла в восторг. Так что с этим полный порядок.

— Ну, и, конечно, она напишет тебе другую взамен.

— Нет уж! Насколько хватит моих сил, не напишет, — категорично сказал Д.Б. Уиллер. — Слава Богу, она забросила живопись, чуть только я пристрастил ее к гольфу, и уж я послежу, чтобы у нее не было рецидива.

— Но, малышок, — сказал сбитый с толку Арчи, — ты говоришь так, будто картина совсем не тянет. А мне она показалась горяченькой, дальше некуда.

— Да благославит тебя Бог! — сказал Д.Б. Уиллер.

Арчи затрусил своей дорогой, все еще недоумевая.

Затем он пришел к выводу, что художники как класс все чокнутые, с мозгами набекрень и склонные городить не поймешь что. Никогда не следует принимать суждение художника о чужих картинах. Девять из десяти придерживаются взглядов на Искусство, какие безоговорочно открыли бы им доступ в любой приют для умалишенных. Он знавал несколько особей, которые просто бредили штукенциями, с какими ни один нормальный типчик не согласился бы умереть в одной канаве. Его восхищение Уигморской Венерой, пошедшее было на убыль во время беседы с Д.Б. Уиллером, вновь обрело всю свою первоначальную силу. Абсолютная чушь, и нечего больше пытаться доказать, будто она не самая-самая и совсем не то, что мамочка пекла. Достаточно посмотреть, как она нравится Люсиль!

Во время завтрака на следующее утро Арчи вновь поднял вопрос о том, чтобы повесить картину. Абсурдно позволять, чтобы чары такого шедевра пропадали втуне за диваном лицевой стороной к стене.

— Касательно милого старого шедевра, — сказал он, — ну, так как? Думается, пора его где-нибудь повесить.

Люсиль задумчиво поиграла кофейной ложечкой.

— Арчи, милый, — сказала она, — я все время думаю…

— И прекрасно делаешь, — сказал Арчи. — Я и сам не прочь, когда у меня выпадает свободная минутка.

— Нет, я про картину. Ты помнишь, что у папы завтра день рождения?

— А? Нет, старушка, если уж быть честным до конца, то нет. Собственно говоря, твой досточтимый папаша в настоящее время не делится со мной своими сокровенными тайнами.

— Тем не менее это так. И я считаю, что нам следует подарить ему что-нибудь.

— Абсолютно. Только вот каким образом? Я всецело за то, чтобы нести радость и свет и скрасить грустное существование милого старого папаши, но у меня не наскребется и цента. И более того — обозревая горизонт, я не вижу никого, чтобы подоить. Полагаю, я мог бы пощекотать Реджи ван Тайла, но… Не знаю… Заимствовать у бедняги Реджи — это все равно что палить по сидящей птице.

— Ну конечно. И я вовсе не жду от тебя чего-нибудь такого. Я просто подумала… Арчи, милый, тебе будет очень больно, если я подарю папе эту картину?

— Но послушай!

— Ничего другого я придумать не смогла.

— Но ведь тебе же будет ее жутко не хватать!

— Да-да, безусловно. Но видишь ли… папин день рождения…

Арчи всегда знал, что Люсиль — самый милый и бескорыстный ангел в мире, но никогда еще этот факт не доходил до него с такой силой. Он нежно ее поцеловал.

— Черт подери! — воскликнул он. — Ты же просто, ну, ты знаешь! Это самый самоотверженный подвиг с тех самых пор, как сэр Филипп Как Бишь Его дал воды бедолаге, чья нужда была больше его собственной, если ты помнишь данный случай. Мне, если не ошибаюсь, пришлось зазубрить его в школе. Сэр Филипп, бедный старый стручок, изнывал от жуткой жажды, и только он собрался глотнуть за счет заведения, если можно так выразиться, как… Да все это есть в учебниках истории. Именно так поступают настоящие бойскауты! Ну конечно, решать тебе, царица души моей. Если тебе хочется принести такую жертву — ладненько, валяй приноси! Привести папашу сюда и показать ему картину?

— Нет, лучше не надо. А ты не смог бы завтра утром забраться к нему в номер и повесить ее там где-нибудь? Видишь ли, если он прежде… то есть я хочу сказать… да-да, по-моему, лучше всего повесить ее там, чтобы он увидел картину уже на стене.

— Устроить ему сюрприз, а?