Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

— Лоис, Лоис, Лоис, — повторял он в упоении. — Дитя мое, мы сейчас пойдем внутрь, потому что я хочу познакомить тебя с ректором, а потом погуляем. Мне нужно поговорить с тобой про тысячу разных вещей.

Голос зазвучал мрачно:

— Как мама?

Она задержала на нем взгляд, а потом сказала то, чего не собиралась говорить, то, о чем твердо решила не упоминать:

— Ох, Кит, она… все хуже и хуже, во всех смыслах.

Он медленно, понимающе кивнул:

— Нервы, да… Ладно, расскажешь об этом потом. А сейчас…

И вот она оказалась в маленьком кабинете с большим письменным столом и что-то говорила низенькому жизнерадостному седоволосому священнику, который на несколько секунд задержал ее руку в своей.

— Так это и есть Лоис!

Он сказал это так, будто слышал о ней уже много раз.

И предложил ей сесть.

Вошли, не скрывая нетерпения, еще двое священников, пожали ей руку и обращались к ней как к «сестренке Кита», и она поняла, что совершенно не возражает.

Они казались невероятно уверенными в себе; она-то ждала некоторой робости или, по меньшей мере, сдержанности. Прозвучало несколько шуток, суть которых она не уловила, хотя остальные громко смеялись, а низкорослый отец ректор называл троицу «старыми унылыми монахами», и эту шутку она поняла, потому что они, разумеется, не были никакими монахами. Ей почему-то показалось, что к Киту здесь относятся с особой любовью, — отец ректор называл его «Кит», а один из священников по ходу разговора не снимал руки с его плеча. Потом — еще одно рукопожатие, обещание попозже зайти угоститься мороженым, и улыбки, улыбки, и какое-то нелепое ощущение счастья… себе она сказала: «Это потому, что Кит с таким удовольствием мною хвастается».

А потом они с Китом шли по дорожке, держась за руки, и он подробно рассказывал ей, какой замечательный человек отец ректор.

— Лоис, — проговорил он вдруг, прервав свои рассуждения, — прежде чем продолжать, я должен сказать тебе, как важен для меня твой приезд. Это… это ужасно мило с твоей стороны. Я ведь знаю, какая у тебя насыщенная жизнь.

Лоис резко втянула воздух. К этому она не была готова. Поначалу, когда она приняла решение сесть в душный поезд и поехать в Балтимор, провести ночь у подруги, а потом повидаться с братом, она внутренне восхищалась собственным благородством, надеялась, что брат не окажется занудой и не станет высказывать обиды, почему, мол, не приезжала раньше, но эта прогулка с ним под деревьями оказалась таким обыденным делом и, на удивление, таким приятным.

— Знаешь, Кит, — проговорила она стремительно, — а я больше ни денечка не могла ждать. Мне ведь было всего пять лет, когда мы виделись в последний раз, и я, разумеется, ничего не помню, так сам посуди, каково бы мне было и дальше жить, почитай, ни разу не видевшись с единственным братом?

— Это ужасно мило с твоей стороны, Лоис, — повторил он.

Лоис вспыхнула — вот он какой человек.

— Пожалуйста, расскажи о себе как можно больше, — продолжил Кит, помолчав. — Я, конечно, в общих чертах представляю, как вы с мамой жили все эти четырнадцать лет в Европе, и еще, Лоис, мы, конечно, переволновались, когда ты заболела пневмонией и не смогла приехать с мамой — погоди-ка, да, это было два года назад, — а потом, ну, я видел твое имя в газетах, но мне было нужно совсем другое. Я ведь почти тебя не знаю, Лоис.

Она поймала себя на попытке проанализировать, что он за человек, — так она анализировала каждого мужчину, с которым знакомилась. Она гадала: а не возникло ли это впечатление… близости к нему просто из того, что он так часто повторял ее имя? И произносил его так, будто ему очень нравилось это слово, будто он вкладывал в него некое особое значение.

— А потом ты поступила в школу, — продолжил он.

— Да, в Фармингтон. Мама хотела отправить меня в монастырь, но я отказалась.

Она глянула искоса, не покоробят ли его эти слова.

Но он лишь медленно кивнул:

— Монастырей тебе хватило за границей, да?

— Да, и знаешь, Кит, там монастыри другие. Здесь даже в самых лучших столько девушек из низов.

Он снова кивнул.

— Да, — подтвердил он, — полагаю, что да, и прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Меня это тоже поначалу смущало, Лоис, хотя никому, кроме тебя, я бы никогда в этом не признался; мы с тобой оба довольно чувствительны к подобным вещам.

— Ты про здешних своих товарищей?

— Да. Были среди них, конечно, и люди нашего круга, из тех, к которым я привык, но были и другие, к примеру один, по имени Реган, — я его поначалу терпеть не мог, а теперь мы лучшие друзья. Он замечательная личность, Лоис; я вас потом познакомлю. С таким не страшно вместе идти в бой.

Лоис подумала, что вот с Китом ей было бы не страшно вместе идти в бой.

— А как… как с тобой это получилось? — спросила она не без робости. — В смысле, как ты оказался здесь? Мама, разумеется, рассказывала мне эту историю про железнодорожный вагон.

— А, эту… — Ему, похоже, не хотелось об этом говорить.

— Расскажи сам. Я хочу ее услышать от тебя.

— Да нечего рассказывать, ты, наверное, и так все знаешь. Был вечер, я весь день ехал в поезде и думал… много про что думал, Лоис, а потом у меня вдруг возникло ощущение, что кто-то сидит напротив, причем сидит уже довольно давно, — вроде как другой пассажир. И тут он вдруг наклонился ко мне, и я услышал голос: «Хочу, чтобы ты стал священником, так и не иначе». Ну, я подскочил и заорал: «Нет, Господи, только не это!» — выставил себя полным идиотом перед парой десятков человек, ведь на самом-то деле никого напротив меня не было. А через неделю я поехал в иезуитский колледж в Филадельфии и последний пролет лестницы в кабинет ректора прополз на четвереньках.

Снова повисло молчание, и Лоис подметила, что глаза брата затуманились, он смотрел невидящим взглядом куда-то за залитые солнцем поля. Ее тронули модуляции его голоса и внезапное молчание, которое будто окутало его, когда он закончил рассказ.

Она обратила внимание, что глаза у него той же фактуры, что и у нее, с начисто вымытой зеленью, а рот на деле куда мягче, чем на той фотографии, — а может быть, лицо просто доросло до него за последнее время? Макушка начинала лысеть. Она подумала: наверное, оттого, что он слишком много носит шляпу. Ужасно, если вдуматься, — мужчина лысеет, а никому до этого нет дела.

— А в молодости… ты был набожным, Кит? — спросила она. — Ну, ты понимаешь, о чем я. Ты интересовался религией? Ничего, что я задаю такие вопросы?

— Да, — ответил он; взгляд все блуждал где-то далеко, и она почувствовала, что эта сосредоточенная отрешенность такая же его человеческая черта, как и его заботливость. — Да, пожалуй, был, когда был трезв.

Она внутренне передернулась:

— А ты пил?