Юрий Авакян - Мертвые души. Том 3

Оренбург, в котором Чичиков решил сделать остановку, произвёл на него весьма благоприятное впечатление, и в первую очередь своею непохожестью на большинство тех поселений, что во множестве повидал Павел Иванович, колеся по России—матушке. Тут словно бы из—за каждого угла, из каждой подворотни, лезла особая азиатская закваска, бывшая Чичикову в диковинку. Она была и в замечательном обилии самих иноверцев, бродивших по улицам в пёстрых своих халатах, перепоясанных цветными же кушаками, в гортанном и непонятном их говоре, звучавшем повсюду, а главное в торговых караванах, влекомых надменно глядевшими по сторонам верблюдами, что приходили сюда из самой Хивы, Бухары и Ташкента, дабы выменять соль, юфть и чугун на всяческия дорогие и полезные российскому обывателю диковинки, как то – ковры, шелка да пряности, текущие сюда с самого Востока.

Надобно сказать, что караваны да верблюды произвели впечатление не на одного лишь нашего героя. Селифан, увидевший их впервые, был приведён в немалое возбуждение и восторг видом сих «басурманских коней», не отходя от них ни на шаг на том постоялом дворе, где остановились они на постой. Однако чувства его остались без взаимности, потому как очень скоро предстал он пред глаза барина своего, весь облепленный зелёною верблюжьею слюною, держа в руках свой изжёванный, со следами верблюжьих же зубов картуз, за что и был снова обруган Чичиковым немилосердно.

К счастью, на этом все их злоключения закончились и они продолжили своё путешествие, протекавшее посреди терявшихся в голубой дали степей, где по временам угадывалась едва видная юрта киргиза, подле которой ползали, глядящие букашками, один либо два барана. Но скоро степи оставлены были ими позади, пред ними вновь возникнули горныя склоны, поросшие густыми лесами и непроходимым кустарником. Взбираясь на них они любовались разворачивающимися видами зелёных долин и глубоких ущелий, по дну которых журча бежали многочисленные ручьи и речушки, стремившие воды свои в полноводный Яик – широкий и изобилующий рыбою, что добывали живущие по берегам станицами Яицкия казаки. Были они, по преимуществу, раскольники да староверы, однако же, из них чуть не в половину состояло всё Уральское войско.

Помимо казачьих станиц встречались им на пути крохотныя городишки об одной либо двух церквах, более походившие на зажиточные Российские сёла, с числом жителей едва переваливающих за тысячу, хорошо – за две. Глядя на сии селения Павел Иванович с улыбкою думал о том, что ему вполне бы достало его «мёртвых душ» к тому, чтобы заселить подобный же городишко, а так выходило, что, почитай, целый город помещался на дне его шкатулки хоронящейся в ящике под кожаным сидением коляски.

От подобных игривых мыслей в нём словно бы прибывало силы и бодрости духа. С лёгким сердцем глядел он нынче на все те преграды, что казались ему прежде неразрешимыми видя в них сейчас лишь совершеннейшую, не стоящую забот чепуху. Он словно бы чувствовал уж в себе иного Чичикова, того, что совсем скоро станет вызывать в окружающих лишь восхищение, трепет, зависть и страх; могущественного, мудрого и великого Павла Ивановича! Хотя, по совести сказать, ему по сию пору не вполне верилось в то, что вот и осуществилось наизаветнейшее из его желаний и заделался он без пяти минут миллионщиком, как чаял того и жаждал, почитай всю прежнюю свою жизнь. И всё же в нём день ото дня крепло покойное и радостное чувство, говорящее Чичикову о том, что вот отныне уж он «на равной ноге» со многими «сильными мира сего», а прежние его знакомцы, за которыми стояло, как казалось ему, приличное состояние, и на кого глядел он с потаенною завистью, нынче уж и не ровня ему более, потому что он уж сам есть ни что иное, как миллион.

«Слово то какое звонкое, будто бы барабан, — думал Чичиков, — и то правда, произнеси его пускай и шёпотом в самом что ни на есть тёмном углу самой отдалённой комнаты, оно всё одно станет бухать, точно бы отскакивая от стен, точно бы кричать само собою: «Я миллион! Вот он я — миллион! Глядите на меня, это я, я, я!»…

По счастью, несмотря даже на вплотную уж придвинувшуюся осень и погода, словно бы под стать настроениям нашего героя, стояла отменная. Лучи солнца, пробивавшегося сквозь кружевные пологи лесов жёлтыми пятнами убирали стволы вековых дерев, густой непролазный подлесок, придорожные травы и саму, плотно убитую дорогу, по которой катила коляска Павла Ивановича. Воздух, напоенный свежим ароматом леса, дрожал от песен и щебетания мелких пернатых летунов, то и дело мелькавших над дорогою. Временами через просеку, по которой пролегал их путь, перебегали олени, а над головою Павла Ивановича, хлопая крыльями, летали стаи рябчиков, и иной боровой дичи, покрупнее, той, что служит заманкою и отрадою не одному охотницкому сердцу. И глядя на подобные, делаемыя природою намёки Чичиков понял, что покинувши Россию вступил он в пределы изобильных, манящих и пугающих своею таинственностью земель, имя которым Сибирь.

Раскидывающий отроги свои более чем на полсотни вёрст Уральский хребет оставлен уж был ими позади и путешественники наши оказались на той отлогой восточной его стороне, что скатываясь вниз, обращается в обширную, обладающую некоторою покатостью равнину, на которой собственно и помещаелась Собольская губерния. О чём и сообщил Павлу Ивановичу внезапно выскочивший из—за поворота верстовой столб, надобно сказать, искренне удививший нашего героя. Ему отчего—то казалось, что все верстовые столбы и дорожные указатели должны были остаться у него за спиною, в покинутой им только что России, здесь же за Уральским хребтом, он не ждал увидеть ничего кроме разбитой колеи, каменных завалов, бурелома, преграждающего дорогу и прочих же дорожных неудобств.

Однако Сибирь обманула ожидания нашего героя. Потому как и дороги тут были весьма сносные, и указатели стояли у каждой развилки и даже трактиры, пускай и не так часто как по ту сторону хребта, но поджидали путешественников у трактов. Да к тому же и местные обитатели то и дело попадались на пути. По одному, по двое стоя у дороги, предлагали они проезжающим то рыбу, то вяленное мясо, то ягоду, а то и икру в долблённых кадушках, так что герои наши не испытывали нужды в пропитании. К тому же цены на весь этот товар были до чрезвычайности нелепые в своей мелкости, так что Чичиков даже успел прикинуть, сколько удастся выгадать прибытку, ежели доставлять, к примеру, ту же икру в Россию. Всё это добавляло восторженности духу Павла Ивановича не знавшего, что и без него все эти живущие по лесам и вдоль рек остяки, самоеды, да вогулы, обманываются нашими российскими купцами немилосердно.

Но вот как—то поутру, когда солнце рассеяло плававшие над дорогою клубы тумана, открылась их взорам широкая река, серебряною лентою уходящая в прозрачные, пропадающие в студёном утреннем мареве степи, к далёким потерявшимся на бескрайних просторах кочевьям, обогнувши которые она вновь возвращала свои уже напоенные небесною лазурью воды к каменистым скалам и холмам, поросшим глухими лесами. По обширной её водной глади ходили многия суда — по большей части хлебные барки, да баржи гружёные лесом. Но хватало и прочих судов и судёнышек, тех, что снаряжаемы были за рыбою, либо за какой иной надобностью. Обилие их на водной глади навело Чичикова на мысль о том, что должно быть Собольск уж близок. Потому как то был город изрядный, с изрядною же пристанью, у которой все эти суда, надобно думать, и грузились.