Юрий Авакян - Мертвые души. Том 3

«Господи святый! Надо же, и как это его перекосило!.. Ведь и вправду – «груздь»!», — подумал он, с изумлением глядя на странного, застывшего на крыльце человечка, внешность которого и вправду была столь необычной, что нам кажется уместным сказать несколько слов о сей возникнувшей на крыльце фигуре, вызвавшей в Чичикове столь искренние переживания.

Тем более, что Павлу Ивановичу предстоит провесть в этом живописном имении весь вечер, причём вечер, который вполне можно было бы назвать — из ряду вон, потому как даже наш, многое повидавший на своём веку герой, обескуражен был теми событиями, коим свидетелем и виновником явился он помимо своей воли.

Однако, приступая к описанию сего нового, столь поразившего воображение Чичикова персонажа нашей поэмы, мы хотели бы заметить, что хотя Потап Потапович Груздь и не принадлежал к числу тех уродцев, коих показывают в балаганах на всякой, даже самой завалящей ярмарке, тем не менее, обладал внешностью весьма и весьма своеобразною. При сказанном уж небольшом росте был он словно бы узок книзу и широк вверху, что само по себе могло быть и неплохо, ежели бы ширина сия наблюдаема была в плечах. Но, увы, увы, тут было всё не так! Ибо голова Потапа Потаповича глядевшая совершенною, приплюснутою с макушки тыквою, обрамлённою венчиком седых волос и короткое, тщедушное тело делали его до чрезвычайности похожим на того представителя грибного царства, чье имя, словно бы в насмешку, было подарено ему Провидением.

Радостная улыбка, светившаяся во чертах лица его, с которою он и выбежал на крыльцо, при виде Павла Ивановича сразу же угасла, а узкая его физиогномия с нависающим над нею крутым лбом словно бы прокиснула, из чего Чичиков заключил, что здесь ждали вовсе не его, а иного, милого и дорогого сердцу гостя. Однако Павел Иванович, в виду уж вплотную надвинувшегося вечера, не склонен был вдаваться в подобные сантименты. Ему необходим был постой и посему, сошедши с коляски, он подошёл к потерянно мигавшему маленькими глазками хозяину дома и, склонившись над ним, что вполне можно было счесть за почтительный полупоклон, а не на намёк на низкий его рост, отрекомендовавшись сказал, что оказался проездом в этих дивных местах, а так как дело совсем скоро пойдет уж к ночи, взял на себя смелость завернуть в сие прекрасное поместье, надеясь обресть тут ночлег. И пускай Чичиков был отнюдь не тот, кого дожидали здесь с таковым воодушевленным нетерпением, приветственные возгласы, как то и водится на Руси провозглашены были без промедления и хозяин поместья, стараясь состроить во чертах лица своего радушие, пригласил Павла Ивановича в дом. Провожая своего гостя в сени, он все пытался несколько забежать вперед, дабы этими сопровождаемыми улыбкою забеганиями, несколько сгладить неловкость и недостаток радушия, что были выказанные им в первые минуты встречи.

— Рады, рады дорогому гостю! Надеюсь, с миром да добрыми вестями к нам пожаловали, — говорил он тонким скрыпучим голосом, препровождая Чичикова в гостиную, которая, признаться, просто ошеломила Павла Ивановича своим видом.

Ошеломила не роскошью убранства и обстановки, а обилием птичьих чучел, находившихся здесь в таком числе, что казалось, будто на стенах не оставалось уж свободного места, потому как отовсюду глядели на Чичикова мёртвые и стеклянные птичьи глаза, да топорщились встрёпанные птичьи перья. Заметивши явное замешательство, охватившее гостя, Груздь довольно улыбнулся и с некоторым даже апломбом сказал!»:

— Как вижу, милостивый государь, вас удивила моя коллекция? Что ж, без ложной скромности скажу, что она, пожалуй, будет лучшая во всем уезде. Недаром во прошлом годе губернские наши известия поместили о ней статью озаглавленную – «Чудеса родимого края», где очень тепло отозвались и о коллекции и о вашем покорном слуге… Однако, признаться, по причине того, что временами бываю туговат на ухо, плохо расслышал, с кем имею честь…, — проговорил он скрыпучим голосом, все ещё продолжая гордиться своими пыльными «сокровищами».

— Коллежский советник, Чичиков Павел Иванович, — ответствовал Чичиков, — еду по собственной надобности в Тьфуславльскую губернию. Но не зная здешних мест и опасаясь быть застигнутым в пути ночною порою, решился завернуть до вас, будучи очарованным пленительным местоположением вашего селения и рассчитывая получить тут у вас ночной постой.

— Что же, милости просим, милости просим, — отвечал Груздь, сцепивши белые пальцы маленьких рук так, словно бы пребывая в задумчивости решал, чего бы ещё сказать Павлу Ивановичу хорошего, но, как видно не надумавши ничего лучшего, просто предложил тому садиться, чем Чичиков и не преминул воспользоваться, расположившись в большом, обтянутом полосатым шёлком кресле. Груздь, усевшись в такое же кресло супротив Чичикова, принялся молчать и, сцепивши маленькие белые ручки на маленьком же животике, словно бы продолжал о чём—то напряженно думать, может быть и вправду о том, чего бы сказать нежданному гостю хорошего.

Между двух кресел помещалась тяжёлая, орехового дерева тумба, изображавшая собою дорическую колонну, весьма искусно вырезанная неведомым мастером, и, разумеется, также увенчанная разметавшим бурые, траченные молью крылья чучелом. Глянувши на чучелу Чичиков подумал о том, что сие несчастное создание когда—то было толи орлом, толи какой иной хищной птицею, о чём можно было судить по крючковатому носу да сухим жёлтым лапам, украшенным чёрными острыми когтями. Всё же остальное более походило на облепленную перьями большую муфту, из которой кое—где уж торчали клочья ваты и тонкия проволоки.

— Это канюк, обитатель наших полей, — перехвативши взгляд Павла Ивановича и наконец—то нарушая молчание проскрыпел Груздь, — очень полезная, надобно будет сказать, птица. Хотя многия по незнанию не почитают её таковой, вот отчего и бьют нещадно.

— Позволительно ли будет узнать, в чём же заключена ея полезность,и за что, в таковом случае, ея бьют, как вы изволили выразиться? — спросил Чичиков, строя во чертах лица своего искреннюю заинтересованность,с тем, чтобы пускай и подобным манером завести хотя бы какой разговор.

—О, это очень даже просто, — встрепенувшись, отвечал Груздь, — полезность ея такого рода, что истребляя множество полевых мышей она одна сберегает хозяину целыя пуды и пуды зерна. Бьют же её просто забавы ради, либо же из боязни потравы ею куриного поголовья, до коего у нея, впрочем, никогда не бывает интереса.

— Признаться и не слыхивал о таковом. Ведь для меня они все на одно лицо. Мне что коршун, что ястреб – всё одно. Прошу меня покорнейше простить, но не вижу разницы, — сказал Чичиков.