Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2

— В данном случае, — заявил доктор Феррис, — я согласен с мистером Кинненом. Я не разделяю его чувств, но с аргументами согласен. Не тревожься насчет интеллигенции, Висли. Просто найми некоторых на государственную службу и разошли по стране, пусть проповедуют то, что высказал мистер Киннен: виноваты сами жертвы. Назначь им приличное жалование, громкие звания и регалии — и они позабудут о своих авторских правах и сделают за тебя дело лучше, чем батальон спецназа.

— Да, — согласился Мауч. — Не сомневаюсь.

— Самая большая опасность грозит с другой стороны, — задумчиво сказал доктор Феррис. — У нас могут быть большие неприятности с пунктом о «добровольно подписанных» дарственных сертификатах, Висли.

— Знаю, — мрачно согласился Висли Мауч. — Я хотел, чтобы нам помог Томпсон. Но думаю, он не может. Фактически у нас нет законных оснований завладеть патентами. В законах, конечно, можно набрать с десяток статей, которыми, при очень расширенном толковании, можно прикрыться — но не совсем. И любой магнат, который подаст иск против нас, имеет хороший шанс выиграть. А мы должны сохранять видимость законности, иначе это не будет поддержано обществом.

— Вот именно, — согласился доктор Феррис. — Очень важно, чтобы патенты были переданы нам добровольно. Даже если бы у нас был закон, дающий право на проведение всеобщей национализации, было бы намного лучше получить все как бы в подарок. Надо, чтобы у людей оставалась иллюзия, что право частной собственности не нарушено. И многие подыграют нам. Они подпишут дарственные сертификаты. Просто трубите погромче, что это — святой патриотический долг, а всякий, кто откажется — алчный стяжатель. И они подпишут. Но… — Он замолчал.

— Я знаю, — ответил Мауч. Было очевидно, что он начинает нервничать. — Думаю, объявятся несколько ретроградов на местах, которые откажутся подписывать, но не настолько заметных, чтобы поднялся шум. Никто о них не услышит. Общество и друзья отвернутся от них, сочтя эгоистами, так что от них неприятностей не будет. Мы в любом случае заберем патенты, и у этих ребят не хватит ни смелости, ни денег судиться с нами. Но… — Он тоже замолчал.

Джеймс Таггарт откинулся на спинку кресла, наблюдая; разговор начинал ему нравиться.

— Да, — начал доктор Феррис. — Я тоже думаю об этом. Я думаю о некоем воротиле, который способен разнести нас в клочья. Трудно сказать, сможем ли мы оправиться после этого. Одному Господу Богу известно, что может произойти в такое истеричное время и в такой деликатной ситуации. Любой пустяк может нарушить равновесие. Уничтожить все труды. И уж кто-кто, а он хочет помешать нам. Хочет и может. Он понимает суть дела, знает вещи, о которых нельзя говорить, и не боится сказать о них. Он знает одно-единственное, но опасное, смертельно опасное средство. Он наш самый жестокий враг.

— Кто? — спросил Лоусон.

Доктор Феррис некоторое время колебался, потом пожал плечами и наконец ответил:

— Безупречный человек.

Лоусон недоумевающе посмотрел на него:

— Что ты имеешь в виду и о ком говоришь? Джеймс Таггарт улыбнулся.

— Я хочу сказать, что человека нельзя обезвредить иначе, как обвинив, — объяснил доктор Феррис. — Обвинив в том, в чем он может признать себя виновным. Если он когда-то прежде украл десять центов, вы можете применить к нему наказание, предусмотренное для взломщика сейфов, и он примет его. Он перенесет любые невзгоды и поверит, что не заслуживает лучшего. Если не хватает поводов обвинить человека, надо их придумать. Если внушить человеку, что смотреть на весенние цветы — преступление и он нам поверит, а потом взглянет на них, мы сможем делать с ним что хотим. Он не будет защищаться. Ему и в голову не придет, что он вправе защищаться. Он не станет бороться. Но надо опасаться людей, которые живут на уровне собственных принципов. Надо держаться в стороне от человека с чистой совестью. Такой человек может уничтожить нас.

— Ты говоришь о Генри Реардэне? — отчетливо спросил Таггарт.

Имя человека, о котором они не хотели слышать, заставило всех на мгновение замолчать.

— Допустим, а что? — осторожно спросил доктор Феррис.

— Да так, ничего, — ответил Таггарт. — Только если вы о нем, то я сказал бы, что найду управу на Генри Реардэна. Он подпишет дарственный сертификат.

По всем правилам свойственного им языка умолчаний, они понимали, что он не блефует. Его тон подтверждал это.

— Как это, Джим?! Не может быть! — выдохнул Висли Мауч.

— Может, — подтвердил Таггарт. — Я сам удивился, узнав то, что узнал. Я не предполагал этого. Все что угодно, только не это.

Рад слышать, — осторожно заметил Мауч. — Это очень конструктивная информация. Она может оказаться очень ценной.

— Очень ценной, — с удовольствием отозвался Таггарт. — Когда вы собираетесь ввести указ в действие?

— Мы должны торопиться. Нельзя допустить утечки информации. Надеюсь, вы сохраните все в строжайшей тайне. Я бы сказал, что мы шарахнем его недельки через две.

— Тебе не кажется, что имеет смысл, перед тем как цены будут заморожены, решить вопрос о железнодорожных расценках? Я имею в виду их повышение. Незначительное, но настоятельно необходимое.

— Мы обсудим это — ты и я, — дружелюбно ответил Мауч. — Это можно устроить. — Он повернулся к остальным. Лицо Бойла перекосилось. — Над многими деталями еще необходимо поработать, но я уверен, что наша программа не встретит серьезных препятствий. — Его голос приобрел ораторские интонации, зазвучал отчетливо и почти бодро. — Конечно, обнаружатся некоторые шероховатости. Если что-то не сработает, попробуем иначе. Метод проб и ошибок — единственно верный путь. Будем постоянно пробовать. Если возникнут трудности, помните, что это временное явление. На период чрезвычайного положения.

— А скажи-ка мне, — спросил Киннен, — как ты собираешься отменить чрезвычайное положение, если все замрет на месте?

— Не теоретизируй, — нетерпеливо одернул его Мауч. — Надо действовать в соответствии с моментом. Раз общее направление нашей политики понятно, нечего забивать себе голову пустяками. У нас будет власть. Мы решим все проблемы и дадим ответы на все вопросы.

Фред Киннен усмехнулся:

— Кто такой Джон Галт?

— Не говори так! — выкрикнул Таггарт.

— У меня вопрос насчет пункта седьмого, — заявил Киннен. — В нем записано, что после принятия указа все доходы будут заморожены. А налоги?

— Нет! — воскликнул Мауч. — Как мы можем предсказать, сколько нам потребуется денег?

Киннен едва заметно улыбнулся.

— Что такое? — огрызнулся Мауч.

— Ничего, — ответил Киннен, — я просто так спросил. Мауч откинулся на спинку стула:

— Должен сказать, что я высоко ценю то, что вы смогли приехать и поделиться с нами своими соображениями. Это нам очень помогло. — Он подался вперед, чтобы взглянуть в настольный календарь, на секунду склонился над ним, играя карандашом. Затем карандаш опустился, коснулся цифры и обвел ее в кружок. — Указ десять двести восемьдесят девять вступит в силу утром первого мая.