Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

Она упала у ворот, и нежные ручки забились на земле.

— О-о! Моя горькая доля! — раздавались стоны. Как сказано у Бо Цзюйи [126] Бо Цзюйи. — См. примеч. 26. :

Она кинулась к его ногам и упала. Сколько мучительных дней ждут ее впереди!

У Моннёна был добрый конь, его, как говорится, только плетью хлестнуть! Юноша, проливая слезы, наказал ей помнить обещание и, подстегнув коня, умчался, как тучка, гонимая ветром.

Чхунхян осталось лишь удалиться в свои покои.

— Сандан, опусти шторы, положи на циновку подушку и закрой дверь. Не знаю, увижу ли я еще когда-нибудь моего любимого, засну, — может, встречу во сне. Хоть и говорят с давних времен: «Не верь любимому, если явится к тебе во сне», — я это знаю, но где же, как не во сне, я могу с ним встретиться? О сон, сон, явись ко мне! Я полна тоски, и сон не приходит. О горькая моя доля!

Все в мире связано между собой. Вот ручеек течет, потом становится рекою — все глубже, глубже, глубже. Любовь моя растет, становится горою — все выше, выше, выше, вот уж и вершины не видно, а как заранее узнаешь, когда настанет час ей рухнуть? Злые ли духи навредили, небо ли позавидовало, но расстались мы с любимым утром, а когда еще встретимся... Теперь уж до конца мне маяться в печали и страданиях. Хоть сказано в стихах:

но солнце и луна бездушны. Почему так долго тянутся зимние и осенние ночи, полные лунного сияния? Зачем так медленно уходит солнце в сезон густых теней и ароматных трав? Даже если бы они знали, как мы тоскуем друг без друга, все равно мне одной коротать ночи в пустой комнате с единственным другом — тоскливым вздохом. Сердце рвется на части, слезы льются и льются! Пусть бы слезы стали морем, а вздохи — ветром, я села бы в челн и поплыла к милому в столицу. Почему бы мне его не повидать? Но когда сияет ясная луна после дождя, я лишь страдаю о любимом — ведь он для меня глубоко упрятан. О мои мучительные сны! Там, где любимый, и месяц светит, и кукушка кукует, а у меня на сердце тоска. Ночь едва-едва светится, лишь светлячки мерцают за окном. Глубокой ночью, в третью стражу сижу я — милый не приходит, лежу — нет сна! Без любимого, без сна! Что же мне делать? О, я несчастная! В старину говорили: «Если много радости, придет и печаль, если горя много, наступит и радость!» Ждать мне придется немало, а я страдаю невыносимо, и только милый избавит от тоски мое сердечко! О светлое Небо, обрати на меня свои взоры! Дай мне снова увидеться с любимым и жить с ним, не разлучаясь, пока не выпадут даже седые волосы. Может, вы знаете, синие реки и зеленые леса, не захворал ли в пути мой любимый? С тех пор как мы с ним расстались, ни весточки! Человек ведь не дерево и не камень, есть же сердце у любимого! О моя бедная доля!

Так она проводила дни, вздыхая и умоляя Небо.

Тем временем Моннён ехал в столицу, и ночи не приносили ему сна.

— Как я хочу увидеть мою любимую! Так хочу увидеть! Думы о ней не оставляют меня ни днем, ни ночью. Время я провожу в тоске, и лишь встреча с ней избавит меня от страданий.

Старайся дни и луны, надейся на экзамены!

Через несколько месяцев в Намвон был назначен новый уездный правитель. Это был Пён Хакто из квартала Чахаголь в столице. Он хорошо владел кистью и был человеком широких интересов, увлекался музыкой, но отличался распутным нравом и подчас вел себя настолько дурно, что даже терял достоинство. Пён Хакто допускал ошибки в делах, и люди, знавшие его, называли невыносимым упрямцем.

Представиться ему явились чиновники уезда.

— Посыльные ждут ваших приказаний!

— Делопроизводитель здесь!

— Явились чиновники канцелярии!

— Я старший слуга ведомства!

— Позовите-ка мне делопроизводителя.

— Я делопроизводитель!

— Не случалось ли у вас каких-нибудь происшествий?

— Пока все было спокойно.

— Говорят, у вас народ самый работящий на юге!

— Да, сделают любую работу.

— А еще говорят, будто у вас есть красавица Чхунхян!

— Есть такая!

— А как ей живется?

— Да живет, не тужит!

— Сколько ли отсюда до Намвона?

— Шестьсот тридцать ли!

— Быстро едем! Собирайтесь в дорогу!

Чиновники, представившись правителю, удалились.

— Ну, горе нашему уезду!

Новому правителю назначили день отъезда, и он отправился на место службы. Осанкой важен, восседает в паланкине, поставленном на спину коня, в окнах раздвинуты зеленые занавески. Слева и справа — глашатаи, они все в темно-синих платьях, подпоясаны кушаками из белого шелка, на которых, одно возле другого, привязаны колечки. Их тхоннёнские шляпы украшены черепаховыми кольцами и надеты набекрень, а в руках — железные палки.

— Эй, прочь с дороги! — кричат они, отгоняя простой народ.

Рядом бегут слуги и, ухватившись за ручки паланкина, сдерживают коней.

— Крепче держи!

Вслед за слугами идет пара сопровождающих в войлочных шляпах. Чиновники канцелярии, ведающий казенными работами и выехавший им навстречу делопроизводитель выглядели весьма внушительно. По сторонам дороги парами шагают слуги, посыльные, а впереди — слуга с зонтом. На зонте белого шелка в синюю полоску блестят бронзовые кольца. Двигается процессия торжественно, впереди и позади раздаются окрики, чтоб простой народ посторонился. Прямо сияющее облако! Правитель прибыл в Чонджу и, огласив приказ государя у подворья перед дворцом наследника престола, посетил военный лагерь. Миновав Чобунмок и перевал Ногу в Манмагване и не задерживаясь в Имсиле, отобедал в Осу. В тот же день он прибыл к месту службы.

А здесь уже тысячник командует войском, и все нижние чины управы очищают для него дорогу. Впереди выставили пару знамен, на которых написано «Путь свободен!», на юге, в области Красной птицы, стоит пара знамен красного цвета, на востоке, владениях Зеленого дракона, — два красно-синих знамени, еще пара синих — на западе, а на севере, которым ведает черепаха, — знамена черного и красного цветов — флаги ждут смотра и приказаний нового правителя, а под ними выстроились высшие и низшие военные чины и двенадцать пар слуг. Все дрожит от боя барабанов и звуков рожков, далеко вокруг разносятся барабанная дробь, пение рожков и окрики погонщиков лошадей.