Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

— Я была у вдовы сановника Чана, и она предложила мне стать ее приемной дочерью. Я не хотела соглашаться на это, пока вы живы, но она настаивала, и я дала слово. Госпожа Чан очень обрадовалась и велела отослать в «Пригрезившееся облако» триста соков риса. Так что теперь я ее приемная дочь.

Не поняв сути всего происшедшего, Хаккю возликовал:

— Это же превосходно! А когда придут за тобой?

— Сказали, что в будущем месяце, на пятнадцатый день.

— Я очень рад за тебя — там ты не будешь нуждаться, как дома.

Внушив отцу мысль, что все складывается как нельзя лучше, Сим Чхон с этого времени неотступно думала о том дне, когда ей придется последовать за торговцами. Ее волновало и то, что на шестнадцатой весне она должна уйти из жизни, так и не узнав ее, и то, что придется навек расстаться со слепым отцом... Работа не шла ей на ум, пропал аппетит, все время она проводила в думах. «Теперь я — пролитая вода или рассыпанное зерно, — говорила она себе. — Кто же будет круглый год заботиться об отце, когда я умру? Приготовлю-ка я ему, пока жива, одежду на все времена года!» Она завернула в холст весеннюю и осеннюю, летнюю и зимнюю одежду отца и сложила все в сундук; купила ему новую шляпу, повесила ее на стену и после этого стала ждать пятнадцатого числа.

И вот — последняя ночь. Наступила третья стража. Заблестела Серебряная река, померкло пламя свечи. Сим Чхон села, обхватив руками колени, и задумалась. Но от дум на душе становилось тяжелее, и тогда она решила заштопать в последний раз отцовские носки. Она вдела нитку в иголку, взяла в руки носки, и тут из глаз ее полились горячие слезы. Всхлипывая и стараясь удержать рыдания, чтоб не разбудить отца, она наклонилась к нему, нежно касалась его лица, гладила ему руки и сквозь слезы шептала:

— Пройдет эта ночь, и я больше не увижу вас! Кто будет опорой вам, одинокому, когда я покину этот мир? Сердце мое разрывается от горя! Когда я подросла, то уже сама ходила собирать милостыню; теперь же, после моей смерти, вы будете нищенствовать круглый год! Сколько презрения, сколько унижений вам придется испытать! И если бы даже мне пришлось потерять вас, сегодня моя печаль не была менее горькой — ведь мы оба живы, но должны расстаться навек! Как жестоко Небо! Вы останетесь один-одинешенек, и некому будет заботиться о вас днем и ночью! Несчастной будет ваша жизнь! А если вы умрете, кто будет оплакивать вас, кто похоронит и справит поминки, кто принесет вам на могилу чашку риса и кружку воды? Проклятая судьба! Семи дней от роду я потеряла мать, теперь же приходится расставаться с отцом... Кому выпало такое?

Расставался Су Тунго с отцом:

Покидали друг друга братья в горах Луншань:

Разлучались со своими возлюбленными красавицы из У и Юэ:

Прощались друзья в Вэйчэне:

Но ведь те, о ком здесь говорится, остались живы и потому могут когда-либо встретиться или услышать весть друг о друге. Наша же разлука совсем не такая: я ухожу навсегда из этого мира, и нам уже не встретиться и друг о друге не услышать! Моя покойная матушка ушла на небо, а я попаду в подводное царство и не смогу свидеться с матушкой — ведь в небесное царство ведет одна дорога, а в царство подводное — другая. Ну, а если даже я доберусь до небесного царства, как узнает меня моя матушка и как я узнаю ее? А если она узнает меня и спросит об отце, что я отвечу? О, если бы можно было удержать солнце в Сяньчи [266] Удержать солнце в Сяньчи... — В трактате «Хуай Нань-цзы» (II в. до н. э.) говорится, что солнце умывается в озере Сяньчи. в пятую стражу и восход завтрашнего дня — на востоке и еще раз повидаться с батюшкой! Но кто в силах помешать окончанию ночи и наступлению дня?

Природа неумолима — вскоре запели петухи, и Сим Чхон встрепенулась:

— Не пой, не пой, петушок! Не идет в полночь к Циньской заставе Мэнчан-цзюнь [267] Мэнчан-цзюнь (Тянь Вэнь) — министр удела Ци при князе Сян-ване (283—265 гг. до н. э.); поступив на службу в удел Цинь, радел о родном Ци; был посажен в тюрьму, бежал, но ворота заставы оказались запертыми на ночь; один из его спутников пропел петухом, и стражники открыли ворота. . Когда ты запоешь — настанет день. Настанет день — и я покину земной мир. Умереть я не боюсь, мне тяжко оставить отца одиноким!

Всю ночь Сим Чхон провела в слезах. Когда же заалел восток, она вышла во двор, чтоб приготовить отцу завтрак. За калиткой уже ждали ее торговцы. Увидев Сим Чхон, они закричали:

— Сегодня отплываем! Поторапливайтесь!

При этих словах из глаз Сим Чхон хлынули слезы. Выйдя за калитку, она сдавленным голосом взмолилась:

— Добрые купцы! Я помню, что сегодня вы уходите в море, но мой отец еще не знает, что я должна покинуть его. Подождите немного — я приготовлю бедному батюшке поесть, а когда он позавтракает, расскажу обо всем и последую за вами.

Тронутые ее просьбой, торговцы согласились:

— Пусть будет по-вашему!

Сим Чхон вошла в дом и, приготовив рис пополам со слезами, поставила перед отцом столик с едой, а сама села напротив, следя, чтобы отец наелся досыта. Она подала ему очищенные стебли морской капусты, принесла палочки для еды и, завертывая рис в капустные листья, стала класть кушанье прямо в рот, приговаривая:

— Кушайте, батюшка, вволю.

— Спасибо, доченька! Все съем — сегодня твой завтрак особенно вкусен. Что, у кого-нибудь нынче поминки?

Слезы душили Сим Чхон, и она, всхлипывая, старалась удержать их. Однако у слепого Сима был хороший слух.

— У тебя что-нибудь болит, дитя мое? — обратился он к дочери. — Может, ты простудилась? Подожди! Какое сегодня число? Не пятнадцатое ли?

Кровные узы связывают дочь и отца, и потому не мог Хаккю не предчувствовать беды. Вот начал он рассказывать свой сон:

— Снился мне этой ночью сон: будто села ты в большую повозку и уехала в ней далеко-далеко. В такой повозке ездят ведь только знатные люди, вот, наверно, сегодня и пришлют за тобой носилки от госпожи Чан из Улина.

Выслушав его рассказ, Сим Чхон поняла: этот сон предвещает ее гибель. Сердце ее было полно печали, но она старалась казаться спокойной, чтобы не удручать отца.

— Чудесный сон! — воскликнула она и, убрав столик, подала отцу раскуренную трубку. Решив перед уходом из дому в последний раз посетить родовую молельню, она старательно умылась, чтобы уничтожить следы слез, переоделась в чистое платье и вышла. Тихо-тихо открыла она дверь молельни, поставила на алтарь вино и фрукты и, дважды поклонившись, произнесла: