Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

Его душа будто улетела в небеса, он даже ослабел. Ох уж эти неженатые!

— Эй, слуга!

— Слушаюсь!

— Посмотри-ка, что это мелькает вон там, среди цветов и ив?

Слуга взглянул и почтительно доложил:

— Да это не иначе, как Чхунхян — дочь здешней кисэн Вольмэ!

— Как хороша! Очаровательна! — пробормотал юноша.

— Мать-то ее кисэн, — продолжал слуга, — но сама Чхунхян горда, отказалась от ремесла кисэн. Она знает грамоту, может иероглифами написать названия сотен цветов и трав, даже стихи сочиняет, и в домашнем ремесле мастерица. Ну а вообще-то не отличается от деревенских девчонок!

Юноша рассмеялся:

— Я уже слышал, что она дочь кисэн, ну-ка быстро приведи ее.

А слуга-хитрец в ответ:

— Ее белоснежная кожа и лицо, как цветок, славятся по всему югу. Все военные и гражданские чиновники нашей провинции — распутники-дворяне, у которых от безделья большой палец на ноге стал в две ладони шириной, много раз хотели ее повидать, ведь у Чхунхян красота Чжуанцзян, добродетели Тайжэнь и Тайсы [40] Чжуанцзян — жена вэйского князя Чжан-гуна (период «Весен и осеней»); Тайжэнь — мать императора Вэнь-вана (XII в. до н. э.), Тайсы — его жена. , стихи она сочиняет как великие Ли Бо [41] Ли Бо — см. примеч. 22. и Ду Фу [42] Ду Фу (712—770) — великий китайский поэт, был образцом для многих поколений поэтов. . У нее мягкий спокойный нрав Тайжэнь и преданность двух жен [43] Преданность двух жен. — Имеются в виду жены легендарного императора Шуня (см. примеч. 2) Нюйин и Эхуан; после смерти Шуня утопились в реке Сяосян. . Можно сказать, нынче она первая красавица в Поднебесье, самая совершенная среди женщин всех времен! Грозным окриком трудно заставить ее прийти.

Юноша усмехнулся:

— Разве ты не знаешь, что каждой вещью кто-нибудь да владеет? И у цзиньшаньского белого нефрита, и у лишуйского золота [44] Цзиньшаньский белый нефрит и лишуйское золото. — По преданию в эпоху Борющихся царств (403—221 гг. до н. э.) в княжестве Чу на горе Цзиньшань был найден драгоценный нефрит; выражение «лишуйское золото» взято из «Тысячесловия» — словаря Чжоу Синсы (династия Лян, 502—556): «Золото родится в Лишуе». есть хозяин! Не болтай-ка пустяков, а сходи да позови!

Слуга, получив такое приказание, отправился звать Чхунхян. Красивый малый, он мчится как синяя птица, передающая вести с нефритового пруда феи Сиванму [45] Фея Сиванму — владычица Запада; ее владения, место обитания бессмертных, легенды помещают в горах Куньлунь; дворец фей расположен на берегу Нефритового пруда. .

— Эй, Чхунхян!

— Кто это так кричит? — перепугалась Чхунхян, от страха прямо душа замерла!

— Э, хватит болтать! Беда стряслась!

— Беда? Какая же беда?

— Да сын правителя, молодой барич, пришел к башне Простора и Прохлады, увидел, как ты тут резвишься, и приказал сейчас же позвать.

Чхунхян рассердилась.

— Ты сошел с ума! Откуда меня знает молодой барич? С чего это он меня решил позвать? Ты, шалопай, уж, видно, наговорил про меня невесть что...

— Нет, про тебя я ничего не говорил. Но давай-ка подумаем, кто виноват — ты или я? Вот послушай, почему не права ты! Если девица хочет покачаться на качелях, она привязывает веревку в садике за домом, за оградой, и качается себе потихоньку. Кто ее там увидит? Вот это и есть приличное поведение. А здесь рядом башня Простора и Прохлады, это место у всех на виду. К тому же теперь, как говорится, пора густых теней и ароматных трав, все покрылось зеленью. Ивы у реки оделись светло-зеленым покровом, а ивы за рекой окутал темно-зеленый занавес, свесились ветки — одна, другая... Их широкий полог качается в танце под свежим ветерком. Ты привязала качели как раз в том месте, которое хорошо видно с башни Простора и Прохлады. Когда ты вскочила на качели ножками-дынными семечками и стала качаться среди белых облаков, подол твоей алой юбки распахнулся, и вот белый шелк нижней юбки полощется под весенним ветерком, и твое тело, белое, как нутро тыквы-горлянки, мелькает, будто в облаках. Молодой барич увидел тебя и позвал. К чему мне было что-то о тебе говорить? Ну, хватит болтать, пошли!

А Чхунхян ему в ответ:

— Ты, конечно, прав, но ведь сегодня праздник Тано! [46] Праздник Тано. — См. примеч. 14. Разве только я одна? И девушки других домов по обычаю качаются сегодня на качелях! Да и вообще, что бы ты ни говорил, я ведь не кисэн, а с обычной девушкой из деревни так не поступают: поманил — пришла, прогнал — ушла. Не пристало мне бежать по первому приглашению. Может быть, ты его не так понял?

Слуга не смог сломить ее гордость, пришлось ему вернуться к башне Простора и Прохлады и обо всем рассказать юноше. А юноша был человеком воспитанным и все сразу понял.

— Конечно, она права! Ты пойди к ней снова и исправь свою ошибку.

Опять слуга отправился к Чхунхян, а она уже возвратилась домой, он вошел к ней, когда мать и дочь обедали, сидя друг против друга.

— Ты зачем пришел?

— Ты уж прости меня за назойливость, но молодой барич велел передать, что он не считает тебя кисэн, а приглашает лишь потому, что прослышал, как хорошо ты сочиняешь стихи. Еще он говорил, что приглашать скромную девушку, зная о ней лишь понаслышке, конечно, неприлично, только пусть, мол, она не сомневается во мне, а придет ненадолго!

Чхунхян сразу подумала: «А может, это судьба?» Ей захотелось пойти, но, не зная, что об этом думает мать, она промолчала. А мать Чхунхян, привстав, радостно воскликнула:

— Сон! Сны снятся не просто так! Прошлой ночью привиделось мне, будто зеленый дракон вдруг появился в озере. Наверно, будет какая-нибудь радость, подумала я. Сон привиделся не случайно! Еще послушайте! Ведь молодого барича, сына правителя, зовут Ли Моннён. Сон — это знак «мон», а дракон — «нён» — «дракон во сне»! Удивительно совпало! Так или иначе, раз тебя зовет дворянин, неудобно отказаться. Сходи ненадолго.

Тогда Чхунхян, сделав вид, будто ей совсем не хочется идти, поднялась и пошла к башне Простора и Прохлады. Она ступает как ласточка по балке Большого светлого дворца, словно курочка гуляет по залитому солнцем двору. Очень хороша! Как говорится, облик — луна, лицо — цветок! Идет медленно, плавно — истинная Сиши из Юэ, которую обучали походке в Тучэне. Пока Чхунхян шла, юноша любовался ею, облокотившись о перила. Вот Чхунхян уже возле башни Простора и Прохлады, и Моннён, обрадованный, не может оторвать от нее взгляда. Прелестна и скромна! Можно сказать, облик — луна, лицо — цветок! Такой больше не сыщешь на свете! Утонченность ее личика напоминает образ журавля, играющего у голубой реки, или лунного света на снегу! Алые губки чуть приоткрыты, зубки — белые, она лучится, как звезда и нефрит, кажется даже, будто напудрена и нарумянена. Ее прекрасный стан в дымке алого шелка, словно луч закатного солнца виднеется сквозь только что опустившийся туман, ярко-синяя юбка блестит и переливается волнами Небесной реки. А походка! Плывет как та, красавица древности, что ступала по лотосам [47] ...красавица древности, что ступала по лотосам. — Имеется в виду Паньфэй, любимая наложница одного из императоров династии Ци (265—583); император приказал сделать из золотых пластинок лотосы, велел ступать по ним Паньфэй и воскликнул: «Каждый ее шажок рождает золотой лотос!»; «ступать по лотосам» — образное выражение, означающее красивую женскую походку. . Она поднялась на башню и остановилась в смущении.