Джордж Элиот - Мидлмарч

Так, блуждая среди воспоминаний, мистер Брук, быть может, благополучно воротился бы из далеких морей к собственной особе, если бы не дьявольская выходка его неприятелей. В один и тот же миг ярдах в десяти от мистера Брука и почти напротив него поднялось над толпой чучело намалеванного на тряпке оратора: светло-желтый жилет, очки, непроницаемое выражение лица; и тут же воздух огласили повторяемые голосом Панча слова, которые произносил мистер Брук. Все посмотрели на открытые окна в домах, расположенных против балкона: одни были пусты, в других виднелись смеющиеся лица слушателей. Повторенные даже без злого умысла слова оратора, выступающего с жаром, непременно звучат издевательски; здесь же, без сомнения, наличествовал злой умысел — невидимый насмешник либо повторял за мистером Бруком каждое слово, либо норовил выбрать из речи что-нибудь посмешней. То здесь, то там слышался смех, и когда голос выкрикнул: «На Балтийском, да», все слушатели разразились дружным хохотом, и, если бы членов комитета не удерживало чувство солидарности и преданность великому делу, символом которого волей судеб стал «Брук из Типтона», они, возможно, засмеялись бы тоже. Мистер Булстрод возмущенно спросил, чем занята полиция, но голос за шиворот не схватишь, а попытка изловить чучело кандидата была небезопасной, ибо, возможно, как раз этого и добивался Хоули.

Что до оратора, он не мог осознать ничего, кроме того, что мысли от него куда-то ускользают: у него даже немного шумело в ушах, и, единственный из всех присутствующих, он так и не расслышал вторивший ему голос и не заметил своего изображения. Не много сыщется эмоций, поглощающих нас столь же безраздельно, как волнение по поводу того, что мы собираемся сказать. Мистер Брук слышал смех, но он был готов к тому, что тори затеют во время его речи суматоху, к тому же его будоражило и отвлекало в этот миг радостное предчувствие: казалось, затерявшееся в начале речи вступление вот-вот готово воротиться и вызволить его из балтийских морей.

— Это напоминает мне, — продолжил мистер Брук, с непринужденным видом засовывая в карман руку, — если бы я, знаете ли, нуждался в прецеденте… но когда ты прав, прецеденты не нужны, впрочем, возьмем Чэтема, [172] Имеется в виду английский государственный деятель, лидер партии вигов Питт Старший барон Чэтем (1718–1778). Его сын, Уильям Питт Младший (1759–1806), возглавлял новых тори и неоднократно занимал пост премьер-министра. не могу утверждать, что я стал бы поддерживать Чэтема или Питта… Питта Младшего… он не был человек с идеями, а нам, знаете ли, нужны идеи.

— К черту идеи! Нам нужен билль, — выкрикнул в толпе грубый голос.

И тотчас же невидимый Панч, до тех пор копировавший мистера Брука, повторил: «К черту идеи! Нам нужен билль». Публика расхохоталась еще громче, а мистер Брук, прервавший в этот миг свою речь, наконец-то расслышал давно уже вторившее ему эхо. Но поскольку оно передразнивало того, кто его перебил, и ввиду этого казалось дружественным, он учтиво отозвался:

— Вы не так уж неправы, мой добрый друг, мы ведь и встретились для того, чтобы поговорить откровенно… Свобода мнений, свобода печати, свобода… в этом роде, да? Что касается билля, то вы получите билль. Тут мистер Брук, замолкнув на мгновение, надел очки и вытащил из нагрудного кармана заметки жестом делового человека, намеренного перейти к подробностям. Панч подхватил:

— Вы получите билль, мистер Брук, путем предвыборной обработки избирателей, и место за пределами парламента получите, а с вас позвольте получить круглую сумму — пять тысяч фунтов семь шиллингов и четыре пенса.

Грянул дружный хохот, а мистер Брук, побагровев, уронил очки, растерянно огляделся и увидел наконец чучело, продвинувшееся ближе к балкону. Затем он увидел, что оно самым плачевным образом замарано яйцами. Мистер Брук, вспылив, ощутил подъем душевных сил и поднял голос.

— Шутовские выходки, проказы, издевательства над преданностью истине… все это прекрасно. — Тут тухлое яйцо угодило в плечо мистеру Бруку, а голос повторил: «Все это прекрасно», после чего яйца посыпались градом, нацеленные по большей части в чучело, но иногда, как бы случайно, попадая и в оригинал. В толпе сновало множество никому не известных людей, свист, вопли, рев, завывание дудок слились в невообразимый шум, еще более оглушительный из-за криков тех, кто пробовал унять смутьянов. Перекричать такой шум было решительно невозможно, и мистер Брук капитулировал. Поражение казалось бы не столь досадным, если бы вся баталия не выглядела как ребяческая шалость. Грозное нападение, в результате которого репортер мог бы сообщить читателям об «опасности, коей подверглись ребра высокоученого джентльмена», или почтительнейше засвидетельствовать, что над «перилами мелькнули подметки башмаков этого джентльмена», быть может, оказалось бы менее огорчительным.

Мистер Брук, вернувшись в комнату, где собрались члены комитета, небрежно произнес:

— Довольно неудачно вышло, знаете ли. Мало-помалу я завладел бы вниманием слушателей… но попросту не успел. Я подобрался бы и к биллю, добавим он, взглянув на Ладислава. — Впрочем, в день выдвижения кандидата все наладится.

Но члены комитета не были убеждены, что все наладится; наоборот, они имели вид довольно мрачный, а политический деятель из Брассинга что-то бойко строчил, словно строил уже новые планы.

— Это штучки Боуера, — уклончиво заявил мистер Стэндиш. — Уверен в этом столь же твердо, как если бы его имя было напечатано на афише. Боуер великий мастер чревовещания и, черт побери, проявил сейчас незаурядное мастерство! Хоули недавно угощал его обедом: у Боуера множество всяких талантов.

— Вы, Стэндиш, знаете ли, никогда не говорили мне о нем, не то я тоже пригласил бы его обедать, — сказал бедный мистер Брук, то и дело ради блага родины приглашавший к себе кого-нибудь отобедать.

— Во всем Мидлмарче не найти такого ничтожества, как Боуер, — негодующе сказал Ладислав, — но, кажется, у нас все зависит от ничтожеств.

Уилл, порядком разгневанный и на себя и на патрона, ушел домой и заперся, всерьез подумывая распрощаться с «Пионером», а заодно и с мистером Бруком. Что его удерживает тут? Если ему суждено уничтожить непреодолимую пропасть между собой и Доротеей, то лишь уехав из Мидлмарча и добившись совсем иного положения, а отнюдь не прозябая в этом городишке, где, как прислужник Брука, он пользуется все большим и большим презрением… и по заслугам. Затем он принялся мечтать об успехах, которых достигнет… ну, скажем, через пять лет: сейчас, когда общественная деятельность становится все популярней и распространяется по всей стране, умение говорить речи и писать статьи на политические темы приобретает большую ценность, и он сможет завоевать высокое положение в свете, уравнявшись с Доротеей. Пять лет… если бы только знать, что для нее он не то что другие, если бы как-нибудь дать ей понять, что он устраняется лишь до тех пор, пока не сможет рассказать ей о своей любви, не унижая себя. О, тогда бы ему ничего не стоило уехать и сделать карьеру, представлявшуюся вполне осуществимой в двадцать пять лет, когда не возникает сомнений, что талант влечет за собой славу, а слава восхитительнейшее из житейских благ. Он недурно говорит и пишет; какое бы поприще он ни избрал, он преуспеет на нем и, уж разумеется, употребит весь свой пыл только ради торжества здравого смысла и справедливости. И так ли уж невероятно, что в один прекрасный день он вознесется над простыми смертными, чувствуя себя вполне достойным этого? Без сомнения, ему следует покинуть Мидлмарч, отправиться в столицу и, изучив юриспруденцию, обрести славу.