Марк Галлай - Полоса точного приземления

Первый самолет был сдан - сдан чисто, без малейших натяжек на четырнадцатый день этого, прочно запомнившегося Шумову месяца. Второй - на шестнадцатый. На семнадцатый день было сдано еще два самолета… Последний, двадцатый улетел с заводского аэродрома за четыре дня до окончания месяца.

Возвращение Шумова из командировки не стало триумфальным, в сущности, по его собственной вине. Очень уж явно он дал понять, что считает не свои действия достойными особого восхищения, а действия своих предшественников достойными осуждения. Или, вернее, даже не осуждения, а, так сказать, снятия с вооружения: «Вчера так расшивать авральные ситуации было можно, а сегодня уже нельзя - не та техника, не те времена»… Жизнь показала, что он был прав. Каких-нибудь несколько лет спустя никто и представить себе не мог иного подхода к капризничающей технике. Но то через несколько лет, а в дни сдачи «той двадцатки» (под этим шифром оставшейся в анналах устной истории завода, да и за его пределами) то, как действовал Шумов, выглядело - да и было по существу - новаторством. Впрочем, сам Шумов таких слов не любил. Полагал, что в авиации так называемое (он обязательно говорил: «так называемое») новаторство - норма. «За это нам зарплата идет. Причем - основная. Без премиальных»…

Поначалу Шумов воспринимал каждое очередное продвижение по службе с естественным удовлетворением и только по присущей ему сдержанности характера внешне бурных проявлений восторга по этому поводу не выдавал. Но по прошествии некоторого времени - и соответствующего количества ступенек вверх - стал относиться к этому все более прохладно. И, наконец, настал день, когда он запротестовал. Вернее, попытался протестовать, ибо, как справедливо заметил в своих мемуарах еще маршал Шапошников, «у начальства отказываться можно только до предела, который определяет само начальство». Протесты Шумова, хотя он этот предел иногда и переходил, тем не менее терпеливо выслушивали. Но, выслушав, во внимание обычно не принимали.

В один прекрасный день он отправился в очередной отпуск. Уехал в хорошем настроении: вроде бы удачно отбившись от очередного выдвижения. Но в разгар туристической поездки в тихом, старинном русском городке его перехватили взбудораженные местные власти: поступила команда - Шумова найти и немедленно направить назад - принимать очередную новую должность. Вручая телеграмму, под которой стояла подпись, до того встречавшаяся им только в газетах, представители городского руководства не скрывали естественного в такой ситуации трепета… Словом, бегство не удалось.

Однажды в летной комнате Нароков высказал сомнение: полностью ли искренен Шумов, так упорно сопротивляясь новым, все более высоким назначениям? Нет ли в этом позы?.. Нет, Шумов был искренен вполне. Его действительно не устраивало, что на каждой очередной ступеньке этой уходящей вверх служебной лестницы он оказывался все дальше от конкретного дела, к которому был крепко привержен, - от живых самолетов, «которые летают»…

Приехав с Евграфовым к Вавилову, Шумов принял участие в осмотре КБ, держась в группе гостей, а не в соответствии со своим рангом на полшага впереди. Впрочем, на ранги (даже на свой собственный, что, как мы знаем, случается не очень часто) он вообще смотрел трезво, без придыхания, с вавиловским же КБ был хорошо знаком, бывал здесь не раз; поэтому главным экскурсантом так или иначе оставался Евграфов. К нему-то в первую очередь и обращался Вавилов, переходя от одного стенда к другому:

- Это, Василий Никифорович, идет в серии… Вот поглядите, пожалуйста, в окуляр. Теперь нажмите кнопку. Видите?.. А теперь потяните ручку…

Все шло в лучшем виде. «Игрушки» срабатывали безотказно: загорались разноцветные лампочки, выскакивали яркие флажки. События развивались, казалось бы, в точном соответствии с предсказаниями Терлецкого. Единственное, что несколько настораживало Литвинова, это выражение лица Шумова. Нет, оно, разумеется, было безукоризненно серьезным, но в глубине шумовских глаз Литвинов, хорошо зная своего друга, безошибочно читал полное веселье. Шумов явно развлекался.

А Евграфов невозмутимо выполнял все, что ему говорил Вавилов: смотрел в окуляры, нажимал кнопки, поворачивал ручки. Наконец осмотр подошел к концу, и Главный конструктор широким жестом пригласил гостей и нескольких собственных, заранее об этом предупрежденных сотрудников в кабинет.

В дополнение к тому, что Литвинов видел час назад при первом посещении этого помещения, в нем кое-что прибавилось: закуски на столе и две миловидные («И об этом подумал», - отметил про себя Марат) официантки в беленьких передничках и с кружевными наколками в виде этаких кокошничков на головах.

Но Евграфов прошел не к блистательному банкетному, а к гораздо более скромному письменному столу Главного конструктора, сел за приставленный к нему спереди маленький столик («Демократичен. Места хозяина не занимает», - снова констатировал про себя Марат) и попросил Вавилова:

- А теперь, Виктор Аркадьевич, мы с Львом Сергеевичем хотели бы посмотреть технические требования на «Окно». И сводку несогласованных отступлений. И расчеты по обоснованиям… - Замминистра много чего хотел посмотреть.

И начался дотошный технический разговор. Евграфов влезал во все детали. Раза два, когда слегка запарившийся от неожиданности Вавилов говорил:

- Ну, здесь суть дела, если не вдаваться в подробности… - Евграфов вежливо прерывал его:

- Нет уж, Виктор Аркадьевич, пожалуйста, давайте будем вдаваться…

В графике, схематически набросанном мелом на доске, гость ухватил неточность:

- Здесь точки перегиба быть не может. Она должна быть правее, где эпсилон переходит за единицу.

Замминистра оказался в курсе дела. Вполне.

Теперь Шумов, уже почти не таясь, подмигнул Литвинову. Потом, после угощения, которое все-таки состоялось, хотя и на добрых три часа позднее, чем было запланировано, Литвинов спросил Шумова:

- Что же ты не предупредил Вавилова?

- О чем?

- Сам понимаешь, о чем. О том, что Евграфов - голова.

- Ну, что он вообще «голова», и без меня известно. А что он специально к этому визиту готовился, кое-что подчитал, разные материалы затребовал, об этом я сам только по дороге сюда, уже в машине узнал… А тут - лампочки, флажочки, финтифлюшки всякие. Черт знает что такое…

Фраза «черт знает что такое» обозначала у Шумова - в зависимости от контекста - одобрение, неодобрение, восхищение, понимание, непонимание, возмущение, удивление и ряд других эмоций.

- Да! - почесал затылок Вавилов, когда гости уехали. - Тут мы, кажется, слегка маху дали. Он - инженер, этот Евграфов!

- Конечно, инженер, - заметил кто-то. - Не инженера заместителем министра не назначили бы.