Марк Галлай - Полоса точного приземления

Визит Широкого явно пошел Тюленеву на пользу. Нароков сам не заметил, как в ходе разговора перешел с Митрофаном на «ты».

Трудно назвать порождение рук человеческих, которое прогрессировало бы быстрее авиации. Из года в год самолеты летают все быстрее, все выше, делаются все неразборчивее к погоде. Казалось бы, от этого должна повышаться степень риска, особенно в испытательных полетах. Но, к счастью, на деле так не получается. Прогрессирует не только авиационная техника, но и авиационная наука - люди знают об еще не поднявшемся в воздух самолете сегодня гораздо больше, чем знали вчера. И методика самих летных испытаний делается все надежнее. И моделирование… Да и сами испытатели не лыком шиты, умеют выходить без потерь из сложных положений… Словом, сейчас летное происшествие на испытательном аэродроме - гость, гораздо более редкий, чем на страницах романов «из жизни летчиков-испытателей».

Ну, а уж в самом крайнем случае на помощь приходят катапультируемые кресла. В минуту жизни трудную, когда спасти самолет и людей вместе с ним явно невозможно, приходится спасать людей без самолета. Поворот красного рычага - и кресло, увлекаемое силой вделанных в него ракет, вылетает вместе с сидящим в нем человеком из самолета. Грохот! Пламя! Дым! Удар! И тут же второй удар - о воздух, который при больших скоростях полета делается каменно жестким… Слов нет, удовольствие существенно ниже среднего! Ведь, если называть вещи своими именами, только что человеком выстрелили! Но тут уж не до жиру, быть бы живу. Живу в полном, совершенно буквальном значении этого слова…

На летной базе КБ Ростопчина ничего такого экстраординарного уже больше года не происходило. Чему все были, конечно, только рады, потому что стремление к риску ради риска тоже присуще испытателям разве что в книжках и кинофильмах. В реальной действительности умный испытатель (а бестолковые на этой работе удерживаются редко) всю свою профессиональную жизнь именно на то и настроен, чтобы и задание обязательно выполнить, все необходимые данные получить, и домой вернуться в целом виде на целом самолете. На вопрос одного дотошного интервьюера, ощущает ли он притягательную силу риска, Белосельский, проявив неплохую испытательскую реакцию, мгновенно ответил:

- Ощущаю… Когда играю в преферанс, - на чем интервью и закончилось.

…Авария Аскольдова выглядела странно. Впрочем, этим она не отличалась от подавляющего большинства аварий, во всяком случае, на первом этапе их расследования. Летное происшествие, всем с самого начала абсолютно ясное, встречается нечасто.

Аскольдов гнал площадки на нескольких высотах при разных режимах работы двигателей. Простейшее задание, серийный самолет, никаких оснований для беспокойства… Выйдя на очередную высоту, Аскольдов отрегулировал обороты двигателей, подождал, пока установится режим полета, убедился, что стрелки указателя скорости и высотомера устойчиво подрагивают возле одних и тех же делений циферблатов, нажал кнопку внутрисамолетной связи и коротко бросил оператору: «Режим».

Тот включил самописцы - пошла площадка. Прогнать ее так, чтобы получить на лентах приборов-самописцев четкие, будто по линейке проведенные линии, тоже надо уметь. Правда, при этом ни решительности, ни особых знаний, ни умения верно отреагировать на неожиданно возникшие обстоятельства, ни каких-либо других, традиционно приписываемых испытателям высоких качеств, не требуется. Но требуется, оказывается, другое: терпение, аккуратность, тщательность. Не зря, наверное, любил говорить склонный к афористике Белосельский: «Сложность нашей профессии в том, чтобы в летчике-испытателе сидел бухгалтер и гусар одновременно». На площадках бухгалтерская составляющая испытательского облика, бесспорно, превалирует над гусарской.

Стрелка секундомера прошла шесть раз по кругу. Аскольдов скомандовал: «Конец режима», - прибрал обороты двигателей и, сверившись с планшетом («Где там у нас следующая площадка?.. Ага: на пяти тысячах…»), ввел самолет в крутой разворот со снижением. Снижаясь, он привычно обшарил взором приборную доску и, еще не отдав себе отчета в том, какой прибор привлек к себе его внимание, вздрогнул. В кабине самолета десятки приборов. И давно замечено, что все их нормальные, правильные показания летчик как-то не отмечает в своем сознании. Спроси его о них после полета, скажет: «Нормально» - и все! Если, конечно, по заданию не требовалось их специально зафиксировать… Другое дело, если какой-нибудь прибор показывает что-нибудь не то, что надо! Тут уж летчик их обязательно заметит - и осознает!

Так было и на этот раз: Аскольдова внутри что-то кольнуло, когда его взгляд пробегал по керосиномеру. Горючего оставалось где-то на самом донышке баков!.. Почему? Ведь перед началом только что завершившегося режима в них была добрая половина полной заправки!.. Куда оно могло деваться?!

Первая мысль: врет керосиномер… Скорее всего, так… Но так оно или не так, а продолжать полет, полагаясь на эту гипотезу, означало бы идти на безрассудный риск. И Аскольдов решительно довернул к направлению на аэродром. Попросил руководителя полетов обеспечить ему посадку с ходу, без круга.

Но до аэродрома оставалось минут десять лета. А стрелка.керосиномера резко шла к нулю.

- Сейчас она дойдет, - сказал себе Аскольдов, - и тут-то мы увидим, врет керосиномер или…

…«Тяга обоих двигателей пропала одновременно», - писал он потом в донесении. А в воздухе, как только это случилось, глянул на лежавшие внизу сплошные леса и резко скомандовал оператору:

- Катапультируйся!

- Что? Как? - растерянно переспросил оператор. - Катапультируйся немедленно! - рявкнул Аскольдов.

В то же мгновение в кабину летчика ворвался рев обтекающего самолет воздушного потока, Аскольдову больно заложило уши - это оператор сбросил крышку своей кабины. И сразу после этого за спиной Аскольдова раздался оглушительный выстрел, самолет вздрогнул, как от попадания зенитного снаряда, - оператор катапультировался.

- Ну, Саша, давай! - сказал себе Аскольдов, прижался к спинке кресла, напряг мускулы всего тела - и потянул красную рукоятку, торчащую с правой стороны у чашки сидения.

Когда над головой летчика, громко хлопнув, раскрылся основной парашют, вытянул его из кресла и бережно, неторопливо понес к земле, он подумал: «Хорошая все-таки, штука - парашют! Спасибо Леонардо да Винчи за идею. Толковый был старик!»

…Итак, авария. К счастью, не катастрофа.

А раз авария, значит - аварийная комиссия.

Из летчиков в нее включили почему-то сразу двоих: Федько и Литвинова - по каковому поводу оба ворчали. Каждый считал, что было бы вполне достаточно в комиссии и одного летчика, причем, конечно, лучше не его самого, а уважаемого коллегу. Участие в работе аварийной комиссии - далеко не самое обожаемое летчиками из всех выпадающих на их долю многообразных служебных поручений. Наверное, тут наиболее неприятная сторона дела состоит в том, что оказываешься как бы в положении судьи по отношению к своему товарищу. Да еще понимаешь при этом, что судьба переменчива, полную гарантию от ее превратностей дает, как утверждал Остап Бендер, только страховой полис, который в практике летных испытаний распространения как-то не получил, а потому ни один летчик никак не гарантирован от того, что завтра сам окажется в таком же положении подсудимого. Нет, противное, очень противное это дело - заседать в аварийной комиссии.