Айн Рэнд - Источник. Книга 1

— А откуда ты знаешь, что я делаю? — Ее голос звучал устало.

— Дорогая, ты, конечно, еще помнишь, что именно я первый и предложил тебе эту мысль?

— О да,— рассеянно произнесла она. — Да.

— Теперь ты понимаешь, зачем я пришел. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда говорил о своих.

— Да, — сказала она. — Конечно.

— Это пакт, дорогая. Сотрудничество. Союзники, правда, никогда не верят друг другу, но это не мешает им действовать эффективно. Наши устремления могут быть продиктованы разными причинами. Так оно и есть. Но это неважно, результат от этого не изменится. Совсем не обязательно быть связанными единой благородной целью. Обязательно лишь иметь общего врага. У нас он есть.

— Да.

— Поэтому-то ты и нуждаешься во мне. Один раз я уже помог.

— Да.

— Я могу доставить Рорку больше неприятностей, чем любое твое чаепитие.

— Зачем?

— Опусти эти «зачем». Я же не касаюсь твоих.

— Хорошо.

— Тогда мы договорились? Итак, союзники?

Она посмотрела на него, подавшись вперед, внимательно, без следа волнения на лице. Потом произнесла:

— Мы союзники.

— Великолепно, дорогая. Теперь послушай. Перестань упоминать о нем в своей колонке почти каждый день. Я понимаю, что каждый раз, когда пишешь, ты зло вышучиваешь его, но это чересчур. Благодаря тебе его имя все время появляется в печати, а этого совсем не нужно. Далее: тебе лучше бы приглашать меня на эти свои чаепития. Есть вещи, которые ты не можешь делать, а я сделаю. Еще одно: мистер Гилберт Колтон — ты помнишь, он из калифорнийских Колтонов, занимающихся керамикой, — планирует построить на востоке завод — филиал компании.

Он думает о хорошем современном архитекторе. Он всерьез собирается пригласить мистера Рорка. Не позволяй Рорку получить заказ. Это огромное предприятие — о нем будут много писать. Подумай и изобрети какое-нибудь чаепитие с сандвичами для миссис Колтон. Делай что хочешь, но не допусти, чтобы Рорк получил заказ.

Она поднялась и, болтая руками, потащилась к столу за сигаретой. Закурив, она обернулась к нему и безразличным тоном произнесла:

— Когда тебе надо, ты можешь говорить кратко и по делу.

— Когда я нахожу это необходимым.

Она подошла к окну и, разглядывая город, сказала:

— Ты ничего не предпринимал против Рорка. Я и не знала, что тебя это так беспокоит.

— О, дорогая, так-таки и ничего?

— Но ты ни разу не упоминал его имени в своих статьях.

— Но, дорогая, это как раз и есть то, что мною сделано против мистера Рорка. Пока.

— Когда ты впервые о нем услышал?

— Когда увидел эскизы дома Хэллера. Не считаешь же ты, что я их не заметил, правда? А ты?

— Когда увидела эскизы дома Энрайта.

— А не раньше?

— Не раньше. — Она молча курила, потом произнесла, не оборачиваясь к нему: — Эллсворт, если кто-либо из нас попытается повторить то, что здесь сейчас было сказано, другой будет все отрицать, ничего нельзя будет доказать. Поэтому неважно, искренни мы друг перед другом или нет. Нам ничто не угрожает. А почему ты его ненавидишь?

— Я не говорил, что ненавижу его. Она пожала плечами.

— Что до остального, — прибавил он, — думаю, ты можешь догадаться сама.

Она медленно кивнула отраженному в стекле огоньку своей сигареты. Он поднялся, подошел к ней и встал рядом, глядя на огни города под ними, на угловатые силуэты домов, на темные стены, которые в свете окон казались прозрачными, словно тонкая черная газовая накидка на плотной массе огней. И Эллсворт Тухи тихо произнес:

— Посмотри. Разве это не высочайшее достижение? Подумай о тысячах людей, которые работали над созданием этого, и о миллионах, которые этим пользуются. И говорят, что если бы не заслуги дюжины умов, а возможно, их было меньше дюжины, ничего этого не было бы. Может быть, и так. В таком случае можно опять-таки занять две позиции по этому вопросу. Можно сказать, что эти двенадцать были великими благодетелями, и все мы питаемся лишь избытком великолепного богатства их духа и рады согласиться с этим в знак благодарности и братства. И можно сказать, что блеском достижений, с которыми нам не сравниться и которых не достичь, эти двенадцать показали, кто мы такие, что нам не надо свободного дара их величия, что пещера возле смердящего болота и огонь, добытый трением палочек друг о друга, предпочтительнее небоскреба и неонового света, если пещера и палочки — вершина наших собственных творческих способностей. Какую из этих двух позиций ты бы назвала по-настоящему гуманистической? Потому что, видишь ли, я гуманист.

Понемногу Доминик поняла, что ей уже легче сходиться с людьми. Она научилась принимать самоистязание как испытание на прочность с целью выяснить, сколько же она может вынести. Она проходила через пытку официальных приемов, спектаклей, обедов, танцев, благосклонная и улыбающаяся, и эта улыбка делала ее лицо привлекательнее и холоднее, подобно солнцу в холодный зимний день. Она безучастно слушала лишенные смысла слова, произносимые так, будто говорившего оскорбил бы любой намек на интерес со стороны слушателя, будто склизкая скука была единственным возможным видом связи между людьми, единственной опорой их непрочного достоинства. Она кивала всему и принимала все.

— Да, мистер Холт, я считаю, что Питер Китинг — человек века, нашего века.

— Нет, мистер Инскип, только не Говард Рорк, зачем вам Говард Рорк… Мошенник? Конечно же, он мошенник. Только с вашей обостренной четкостью и можно по справедливости оценить порядочность человека. Посредственность? Разумеется, и… и… он полная посредственность. Все дело лишь в размере и расстоянии… и расстоянии… Нет, я не очень много пью, мистер Инскип, я рада, что вам нравятся мои глаза, да, они всегда такие, когда я веселюсь, и мне так приятно, когда вы говорите, что этот Говард Рорк ничего собой не представляет.

— Вы встречались с мистером Рорком, миссис Джонс? И вам он не понравился?.. О, это тип человека, к которому нельзя испытывать чувство сострадания? Как верно. Сострадать — это чудесно. Это то, что чувствуешь, глядя на раздавленную гусеницу. Возвышающее чувство. Можно размягчиться и раздаться вширь… понимаете, все равно что снять с себя корсет. Не нужно поджимать живот, сердце или дух — когда испытываешь сострадание. Надо лишь посмотреть вниз. Это намного легче. Когда задираешь голову и смотришь вверх, начинает болеть шея. Сострадание — великая добродетель. Оно оправдывает страдание. В этом мире надо страдать, ибо как иначе стать добродетельным и испытать сострадание?.. О, оно имеет и свою противоположность, но такую суровую и требовательную… Восхищение, миссис Джонс, восхищение. Но здесь не обойдешься корсетом… Поэтому я считаю, что всякий, к кому мы не чувствуем сострадания, — плохой человек. Как Говард Рорк.