Айн Рэнд - Источник. Книга 1

Однажды, когда он встал с постели, она зажгла свет и увидела, что он стоит голый возле окна; она посмотрела на него и произнесла спокойно и безнадежно, в отчаянной попытке быть полностью искренней:

— Рорк, все, чем я занималась всю жизнь, — это из-за того, что мы живем в мире, который прошлым летом заставил тебя работать в каменоломне.

— Я знаю.

Он уселся в ногах кровати. Она переползла к нему, уткнулась лицом в колени, свернулась, оставив ноги на подушке, руки ее были опущены, а ладонь медленно двигалась вдоль его ноги от лодыжки до колена и обратно. Она добавила:

— Конечно, если бы все зависело от меня, прошлой весной, когда ты был без копейки и без работы, я бы послала тебя на ту же работу и в ту же каменоломню.

— Я и это знаю. А может, не послала бы. Скорее, ты использовала бы меня как служителя в туалетной комнате клуба АГА.

— Да, возможно. Положи мне руку на спину, Рорк. Просто держи ее там. Вот так. — Она тихо лежала, лицом все так же уткнувшись ему в колени, руки свешивались с постели, она не двигалась, как будто все в ней умерло и жила только полоска спины под его рукой.

В архитектурных бюро, которые она посещала, в кабинетах АГА — повсюду толковали о неприязни мисс Доминик Франкон из «Знамени» к Говарду Рорку, этому юродивому от архитектуры, который строит для Энрайта. Это создало ему скандальную славу. Можно было услышать: «Рорк? Знаете, это тот парень, которого Доминик Франкон на дух не выносит»; «Эта девица Франкон здорово разбирается в архитектуре, и, если она говорит, что он не тянет, значит, он еще хуже, чем я думал»; «Боже, до чего эти двое не терпят друг друга! Хотя я слышал, что они даже не знакомы». Ей нравилось слушать эти толки. Ей польстило, когда Этельстан Бизли написал в своей колонке в «Бюллетене АГА», обсуждая архитектуру средневековых замков: «Чтобы понять жестокую мрачность этих строений, следует вспомнить, что войны между враждующими феодальными властителями принимали самый дикий характер — нечто похожее на вражду между мисс Доминик Франкон и мистером Говардом Рорком».

Остин Хэллер, бывший ее другом, заговорил с ней об этом. Она никогда не видела его таким раздраженным: лицо его утратило все очарование обычной саркастической гримасы.

— Что, черт возьми, на тебя нашло, Доминик! — рявкнул он. — Такого откровенного журналистского хулиганства я в жизни не видел. Почему бы тебе не предоставить такого рода дела Эллсворту Тухи?

— А Эллсворт хорош, правда? — вставила она.

— По крайней мере, у него хватает приличия держать свою мерзкую пасть закрытой насчет Рорка, хотя, конечно, и это не совсем прилично. Но что нашло на тебя? Ты понимаешь, о ком и о чем говоришь? Раньше, когда ты развлекалась похвалами в адрес уродов дедушки Холкомба или наводила страх на собственного папашу и этого красавчика с календаря для домохозяек, которого он взял в партнеры, все было нормально. Так или иначе, это ничего не значило. Но использовать тот же прием против таких людей, как Рорк… Знаешь, я действительно думал, что в тебе есть порядочность и способность к здравому суждению, — только тебе не выпала удача их развить. Я считаю, что ты ведешь себя как проститутка, только чтобы подчеркнуть посредственность тех ослов, работу которых должна оценить. Не думал я, что ты такая безответственная сука.

— Ты ошибался, — заметила она.

Однажды утром к ней в кабинет вошел Роджер Энрайт и, не поздоровавшись, сказал:

— Надевай шляпу. Поедешь со мной смотреть.

— Доброе утро, Роджер, — одернула она его. — Смотреть что?

— Дом Энрайта. То, что мы построили.

— Боже мой, ну конечно, Роджер, — улыбнулась она вставая. — Мне очень хочется взглянуть па дом Энрайта. По дороге она спросила:

— А в чем дело, Роджер? Ты пытаешься подкупить меня? Он сидел, выпрямившись на больших серых подушках сидений своего лимузина, и не смотрел в ее сторону. Он сказал:

— Я могу понять глупую зловредность. Могу понять зловредность по невежеству. Я не могу понять намеренную гнусность. Ты вольна, конечно, писать что хочешь. Но это не должно быть глупостью, не должно быть невежеством.

— Ты переоцениваешь меня, Роджер, — пожала плечами она и больше ничего не произнесла до конца поездки.

Они миновали деревянное ограждение, оказавшись в джунглях обнаженных стальных конструкций того, что должно было стать домом Энрайта. Ее высокие каблучки легко ступали по деревянным мосткам, она шла, чуть отклонившись назад, с беспечной и дерзкой элегантностью. Она останавливалась и смотрела на небо, забранное в стальные рамы, на небо, которое казалось еще более высоким, чем обычно, как бы отброшенным вглубь громадными, устремленными вверх балками. Она смотрела на стальные клетки будущих этажей, на смелые углы, на невероятную сложность этой формы, рождающейся как простое, логическое целое, — обнаженный скелет с еще воздушными стенами, обнаженный скелет в холодный зимний день, уже готовый ожить и обещающий уют, как дерево весной, покрывающееся первыми почками будущей зелени.

— О, Роджер!

Он глянул на нее и увидел лицо, которое можно увидеть лишь в церкви на Рождество.

— Я оценил вас правильно, — сухо сказал он, — и тебя, и здание.

— Доброе утро, — произнес низкий сильный голос за их спинами.

Она не поразилась, увидев Рорка. Она не слышала, как он подошел, но было бы странно думать, что строительство обойдется без него. Она чувствовала, что он здесь, с того самого момента, как пересекла ограду, что это строение — он, что оно больше выражает его личность, чем его тело. Он стоял перед ними, держа руки в карманах пальто свободного покроя, без шляпы на таком холоде.

— Мисс Франкон — мистер Рорк, — представил их друг другу Энрайт.

— Мы уже как-то встречались, — сказала она, — у Холкомбов. Если мистер Рорк помнит.

— Несомненно, мисс Франкон, — подтвердил Рорк.

— Мне хотелось, чтобы мисс Франкон лично взглянула на это, — сказал Энрайт.

— Могу ли я вас провести? — спросил Рорк.

— Да, проведите, пожалуйста, — согласилась она.

Все трое прошли по стройке, и рабочие с любопытством глазели на Доминик. Рорк говорил о расположении будущих комнат, системе лифтов, отопления, конструкции окон, как объяснял бы это подрядчику. Она спрашивала, он отвечал.

— Сколько всего кубических футов, мистер Рорк? Сколько тонн стали?

— Будьте осторожны с этими трубами, мисс Франкон. Пройдите здесь.

Энрайт шел рядом, опустив глаза, не глядя вокруг. Потом он спросил:

— Как движется дело, Говард?

Рорк, улыбаясь, ответил:

— На два дня опережаем расписание, — и они остановились поговорить о работе как братья, забыв на какое-то время о ней, о клацающем гуле машин, заглушавших слова.

Стоя здесь, в сердце строения, она подумала, что если у нее не было ничего от него, ничего, кроме его тела, то здесь ей предлагалось все, что составляло его душу, что мог увидеть и потрогать любой; эти балки, трубы и конструкции были частью его, и они не могли принадлежать никому другому в этом мире; они были его, как его лицо, как его душа; здесь была и форма, которую он создавал, и то внутри него, что заставляло его создавать эту форму; цель и причина, связанные воедино, движущая сила, бьющаяся в каждой молекуле стали, — и суть этого человека, который принадлежал в данный момент ей, — ей, потому что именно она смогла это увидеть и понять.