Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 2

— Но я по-прежнему не понимаю, каким образом завещание может спасти их! — воскликнул я.

— Чтобы объяснить это, — продолжала старая леди, — мне нужно рассказать тебе многое о делах давно минувших дней.

Однако этому не суждено было случиться, ибо Генриетта бросила взгляд на часы на каминной полке и вскричала:

— Боже милостивый! Посмотрите на время! Джон, вы должны уйти сию же минуту!

С этим было не поспорить, и потому, условившись встретиться с ними обеими в этот же час в следующее воскресенье, коли получится, я покинул комнату и вернулся к себе.

В течение последующих дней я думал о Генриетте снова и снова. Почему меня так волнует, что она не одобрит предпринятую мной попытку ограбления и дело, задуманное сейчас? Меня мучило сознание, что я не открыл девушке всю правду, и я положил признаться ей во всем, в чем только мне хватит духа признаться. Почему мне так важно мнение Генриетты? Почему я так обиделся и рассердился, когда она как будто не поверила мне, что Клоудиры со своими пособниками пытались убить меня? Наверное, я влюблен в нее. Неужели это и есть любовь?

Явившись в комнату мисс Лидии в следующее воскресенье, я застал там одну только Генриетту. Мы оба смутились, оказавшись наедине друг с другом.

— Бабушка скоро придет, — сказала она. — Тетя Изабелла изъявила желание увидеться с ней.

Я сел. Мне представился случай объясниться, и я хотел признаться в участии в попытке ограбления.

— Генриетта, вы хотели знать, почему я нахожусь в этом доме. Теперь вам известно, что завещание было незаконно изъято и мой дед стал жертвой обмана. Я его наследник. Вы не находите, что я имею право на поместье?

— Разве вы не путаете законность со справедливостью? — спросила она. — Разве не впадаете в ошибку, полагая, что можете основывать моральное право на вывертах и случайностях юридического закона? Поступая так, вы делаете то же самое, что, по вашим словам, сделали Момпессоны и Клоудиры, хотя я признаю, что вы имеете больше юридического и морального права, чем они.

— Нас нельзя сравнивать! Джеффри Хаффам хотел закрепить имущество за своим внуком, и его намерение было расстроено противозаконным и аморальным образом!

Теперь я поведал Генриетте многое из того, что узнал от мистера Эскрита, но результат оказался не таким, какого я ожидал.

— Насколько я понимаю, — упрямо сказала она, — составляя последнее завещание, Джеффри Хаффам нарушал свои обязательства перед отцом Сайласа Клоудира, лишая наследства собственного сына и отмщая родственникам, с которыми поссорился. Неужто вы и вправду полагаете, что последнее завещание такого человека имеет моральную силу?

Я промолчал, и она продолжала:

— И, в конце концов, сэр Хьюго купил поместье с чистой совестью — так есть ли у вас моральное право лишать его наследников собственности, даже если у вас есть право юридическое?

— Но когда он узнал о похищенном завещании, он ничего не сделал. И сэр Персевал продолжал утаивать документ, таким образом обманывая мою семью.

— Но чего еще можно было ожидать? Признать правду значило бы разориться: потерять имущество и покупные деньги.

— Конечно, вы защищаете сэра Персевала и леди Момпессон! — воскликнул я.

А что, если Генриетта руководствуется личными интересами? Что, если она не может забыть, что благосостояние опекунов ей выгодно? Может даже, у нее есть виды на Дейвида?

Она покраснела.

— Мне нет до них дела. Они никогда не были добры ко мне. Я никогда не понимала, почему они взяли надо мной опеку.

— Разве вы не испытываете к ним хотя бы благодарности?

— Благодарность? За милосердие, проявленное единственно из чувства долга и заботы о внешних приличиях?

— Но тогда почему вы их защищаете?

— У них есть свои права.

Она заняла непреклонную позицию.

— Но как же я? — запротестовал я. — Вот он я перед вами, без денег, без сколько-либо приличного образования, без друзей. Есть ли у меня надежда вести существование не просто достойное джентльмена, но хотя бы сносное? Вдобавок теперь, когда кодицилл введен в силу, моей жизни будет угрожать опасность, покуда Сайлас Клоудир жив. Только вернув завещание и отменив кодицилл, я смогу чувствовать себя спокойно. Неужели вы действительно отказываете мне в праве сделать это?

— Теперь понятно! — воскликнула Генриетта. — Так вот зачем вы здесь! Вы хотите выкрасть завещание!

Итак, секрет раскрылся. Отрицать не имело смысла.

— Вернуть завещание! — вскричал я. — Представить его суду, как и надлежит сделать.

— Так прибегните к помощи закона!

— На это потребуются деньги, — возразил я. — Ив любом случае сэр Персевал скорее уничтожит документ, чем откажется от него, поскольку, как мы с вашей бабушкой объяснили вам, если о нем станет известно, ваш опекун лишится поместья.

— Вы уверены? Ибо в таком случае я не понимаю, почему он сохранил завещание.

— Я тоже не понимаю. Ваша бабушка собиралась объяснить это в последнюю нашу встречу.

Наступила пауза, Генриетта пытливо всматривалась в мое лицо.

— Почему вы так рветесь заполучить завещание? — внезапно осведомилась она.

— Я же вам объяснил!

— Нет, я имею в виду, каковы ваши истинные мотивы? Вы говорите о правах, но мне кажется, вы жаждете мести.

— Мести? — изумленно повторил я. — Нет. Я просто хочу Справедливости. Я хочу найти логику и смысл в произволе и несправедливости, которые видел всю свою жизнь. Если Момпессоны могут лгать и мошенничать, чтобы приобрести и сохранить богатство, почему надо осуждать любого другого преступника? Все несчастья, выпавшие на долю моей семьи — убийство, сумасшедший дом, страшная судьба моей матери, — все они окажутся напрасными, если я не верну завещание.

— Это язык мести, — горячо сказала Генриетта. — Я понимаю вас, ибо у меня тоже есть причины ненавидеть своих опекунов. О, не такие веские, как у вас, далеко не такие.

— О чем вы говорите? — резко спросил я.

— О, сейчас это уже не имеет значения. И все же вы сами видели, как Том мучил меня в Хафеме тем летом. Хотя в некоторых отношениях он наименее жестокий из них. Но желать мести значит отплачивать за несправедливость той же монетой.

— Но в моем случае меня побуждают к действию обиды, причиненные не мне, но людям, которых я любил.

— Тогда, коли это не месть, — печально промолвила Генриетта, — значит, возмездие, а оно гораздо коварнее. Ибо позволяет вам с такой легкостью выдавать свои истинные мотивы за желание восстановить справедливость.

— Неправда! — воскликнул я, а потом, не раздумывая, выпалил: — Ваша бабушка не горела жаждой мести.

— Что вы имеете в виду?

Мне ничего не оставалось, как сказать правду.