Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 2

И никто не вправе уклоняться от необходимости судить, а любая строгая и беспристрастная оценка есть акт исповедальный. Ваше участие в предпринятом нами деле и явилось подобного рода исповедью, ибо вы не скрывали своих мотивов, даже если они заслуживали порицания. Я глубоко уважаю вас за это. Я знаю также, какое облегчение приносит признание своей вины: в моем случае — другу, который, возможно, посчитал, что я предал его из соображений собственной выгоды. Ибо (как я не раз повторял вам) мы должны понять мотивы поступков — иначе осудим слишком поспешно. Даже поступок, на первый взгляд постыдный и низкий, по вдумчивом рассмотрении может оказаться вполне верным и обоснованным. Например, адвоката можно заподозрить в предательстве интересов клиента; женщину — в вероломном поругании чести мужа; политического радикала — в измене товарищам по заговору. Но в каждом случае обвиненный нами и смешанный с грязью человек, возможно, действовал из соображений Высшего Долга, коими все мы должны руководиться во имя Справедливости.

Посему судите и осуждайте, друзья мои, но только сперва узнавайте мотивы поступков. И оценивайте свои собственные побуждения так трезво, как только вы одни можете. И тогда, если вы уверены в чистоте своих помыслов, смело вверяйтесь Богатству и Власти. Подумайте, сколько пользы вы можете принести! Сколько несправедливостей исправить! Сколько талантов и добродетелей поощрить! Как вам известно, я презираю Богатство и Власть, и все же, когда я призываю вас стремиться к ним, вы правильно понижаете мои мотивы.

Посему в заключение я настойчиво призываю вас к исполнению Высшего Долга, который состоит в поиске Справедливости, а следовательно, в обретении возможностей на деле доказывать свою любовь к людям.

Филантропия? Вздор!

Однако мне следует сдержаться, поскольку мой вклад в наше общее дело еще не завершен.

Думаю, дальше все происходило примерно так.

Ветер крепчает, и некий человек идет крупным шагом по Айлесбери-стрит в Клеркенуэлле. Он останавливается у маленького домика и звонит в дверной колокольчик. Служанка, отпершая дверь, изумленно смотрит на него, выслушивает, а потом замыкает дверь на цепочку и оставляет полуоткрытой, скрываясь в глубине дома.

Минутой позже мистер Сансью, бледный и дрожащий, распахивает дверь и шипит свистящим шепотом:

— Я же запретил тебе приходить сюда!

— Дело срочное.

— Тебе лучше войти, — говорит адвокат, окидывая улицу встревоженным взглядом.

Человек заходит в дом и в сопровождении хозяина проходит в гостиную, где видит некую даму.

— Добрый вечер, мадам, — говорит он, а потом ухмыляется адвокату.

Мистер Сансью игнорирует ухмылку и требовательно спрашивает:

— Ну, что ты имеешь сообщить мне?

— Салли не ошибалась. Он вовсе не погиб, как писали в газетах. Она видела парня, все верно.

Остальные двое обмениваются тревожными взглядами, а потом адвокат шепчет:

— Продолжай. Ты нашел мальчишку?

— Да. Как я и рассчитывал, Джоуи вывел меня прямо на него.

— Ну и?… — спрашивает мистер Сансью.

— Я уже собирался сделать, что обещал, но в последний момент он сказал мне одну вещь, заставившую меня остановиться. Я решил, что вам надобно это знать. Потому не стал ничего делать и отправился прямиком к вам.

— Ты хочешь сказать, что отпустил его? — осведомляется дама.

Не глядя на нее, мистер Сансью знаком велит ей замолчать.

— Что он сказал тебе?

— Что завещание по-прежнему существует. Известие повергает слушателей в ужас.

— По-прежнему существует? Как такое возможно? — восклицает адвокат, поворачиваясь к женщине. — Старик уничтожил документ. Валльями видел собственными глазами.

— Мальчишка солгал, чтобы спасти свою жизнь, — вновь подает голос дама. — Очень на него похоже.

— Нет, думаю, он говорил правду, — говорит мистер Сансью. Он резко поворачивается к Барни и выкрикивает: — Так завещание было при нем?

— Нет. Я обыскал его.

— Тогда где оно? — восклицает мистер Сансью. — У кого?

— Ты правильно сделал, что не… То есть правильно сделал, что отпустил его, — говорит дама Барни. — Однако разыщи мальчишку снова. Он приведет нас к завещанию. А потом ты выполнишь работу, за которую тебе заплачено.

Мистер Сансью открывает дверь, давая гостю понять, что он может идти. Барни с легким поклоном покидает комнату, а адвокат провожает его до выхода и выпускает на улицу.

Когда минутой позже он возвращается обратно, они с дамой обмениваются долгими взглядами. Затем мистер Сансью вопрошает:

— А что, если мальчишка не приведет Барни к завещанию?

— Успокойтесь, — холодно отвечает леди. — У меня есть идея на сей счет.

Я плохо спал той ночью, поскольку рана на лбу сильно болела, а весь следующий день оставался в своей комнате, размышляя о событиях предыдущего дня. Меня предали двое из немногих людей, которым я доверял. Конечно, вероломство Генри глубоко ранило меня, но предательство Джоуи причинило много сильнейшие душевные муки, ибо воскресило во мне чувство вины перед ним и его матерью, вызванное мыслью о печальной участи мистера Дигвида. Я полагал, что Джоуи не держит на меня зла, и здесь явно ошибался. Неужели миссис Дигвид тоже таила в сердце жажду мести? Меня с души воротило от одного такого предположения.

К пяти часам пополудни я сидел, погруженный в мрачные раздумья, когда раздался стук в парадную дверь. Я услышал голос миссис Квейнтанс, шаги на лестнице, а потом в дверь моей комнаты тихо постучали.

— Кто там? — спросил я.

К великому моему изумлению, голос Джоуи ответил:

— Это я.

— Он один, миссис Квейнтанс? — крикнул я.

— Да, сэр, — удивленно отозвалась она.

Я отпер дверь и, впустив Джоуи, быстро запер снова. Он широко улыбался, но смотрел на меня недоуменно, словно озадаченный моим странным поведением. Однако, едва увидев при тусклом свете свечи мою перевязанную голову, он вскричал:

— Господи, что с вами случилось?

Удивление и тревога Джоуи были настолько искренними, что (не стыжусь признаться) я крепко обнял его и расплакался. Почему я расплакался, я не понимал тогда и едва ли понимаю сейчас, но мне кажется, дело здесь было не только в огромном облегчении, испытанном мной от сознания, что он по-прежнему остается моим верным другом, но также в угрызениях совести от мысли, что я усомнился в нем. (И не забывайте, что я все еще находился в ослабленном состоянии после полученных ранений.) Джоуи неловко потрепал меня по плечу и пробормотал несколько слов, столь же неразборчивых, как мои.

— Прости меня, Джоуи, — сказал я. — Я усомнился в тебе. Когда ты не пришел в условленное время, я решил, что ты бросил меня и выдал Барни.