Илья Глазунов - Россия распятая

Над столом у него висела благодарственная грамота от харьковской милиции.

– Расскажите об этом, – попросил я.

– Дорогой Илюша – в двух словах. Вы прекрасно знаете, – он показал на телевизор, – что ни он, ни радио, ни магнитофон не будут работать, если их не включить в сеть – в источник энергии. Я тоже отдаю энергию. Я «включаю в свою сеть» человека, который, может быть, и ничем не примечателен, но душевная организация которого, после подключения к моей энергии, напоминает этот телевизор. Некоторые называют таких людей медиумами. Ясновидение – это другое. Я говорю о человеке, который, будучи включенным в меня, становится ясновидящим. Я чувствую, кто может быть для меня таким экраном. И вот, когда в Харькове пропал четырнадцатилетний мальчик, безутешная мать обратилась в милицию с просьбой о розыске сына. Но все поиски были безрезультатными. Тогда обратились ко мне. Кстати, Илюша, вы слышали что-нибудь о Гурджиеве?

– Мне о нем много рассказывал Виталий Васильевич Шульгин, вы знаете, кто это, – ответил я. – Гуджиев нашел его пропавшего сына, когда бушевала гражданская война.

– Ну вот, тогда с вами легче разговаривать. На этот раз моим экраном, или медиумом, был простой гардеробщик. Я ввел в состояние транса, показал фотографию мальчика. И он через несколько минут сказал мне, что видит его идущим вдоль деревни. Я приказал ему спросить, что это за деревня и где находится. Он назвал глухую деревню в далекой Сибири.

«Почему ты очутился так далеко от дома?!» – был следующий вопрос.

Мальчик объяснил, что его обижал отчим и он, вспомнив о дальней родственнице, живущей в Сибири, уехал к ней, чтобы избежать побоев отчима и ссор с матерью.

– Как видите, – улыбнулся Дубровский, – я за это получил почетную грамоту от милиции.

Человек не знает своих возможностей до конца, и мы, – подчеркнул он слово «мы», – должны помогать людям.

– А кто это – «мы»? – робко спросил я, глядя на лицо «колдуна», как называли его многие. Глаза вдруг у него снова стали бело-голубыми. Комкая руками серебристую обертку шоколадки «Аленушка», он серьезно и коротко ответил: – Верующие.

– А вы можете передать этот дар другим? – поинтересовался я, зная, что представители Министерства здравоохранения СССР пытались прислать к нему учеников. Опустив глаза, он произнес:

– Поймите меня, Илюша, правильно. Леонардо да Винчи – один, Шаляпин – тоже один. Я, разумеется, не имею в виду свою скромную персону. Так мог ли Леонардо или Шаляпин переедать свой дар другим? Что вы на это скажете? Так вот и я могу указать лишь путь и направление, в котором надо работать. – Он улыбнулся ласково. – Ведь не может же быть второго Дубровского или второго художника Ильи Глазунова…

Несмотря на то, что Казимир Дубровский показал пути и горизонты науке ХХ века, – врачи, чиновники советской медицины, увидев, что его личность и возможности составляют тайну его внутренней жизни, начали против него кампанию травли, называя его шарлатаном и мистиком. Не помогали и тысячи писем от людей, которых он вылечил, так же как не помогла и грамота от харьковской милиции. Очевидно, многие пытались вырвать у него тайну его воздействия на людей, но не смогли. Я слышал, что ему даже запретили лечить. Он умер в нищете и безвестности. Альбом его, как мне известно, несмотря на старания Михалкова, до сих пор не вышел в свет. Издание его было бы самым страшным документом о человеческой психике, раздавленной победоносным шествием глубоководного и безжалостного масонского «Коминтерна», прокладывающего путь к «новому мировому порядку», основанному на геноциде разноплеменных народов мира. Россия оказалась самым трудным орешком… Но они упорно ведут нас «от разочарования к разочарованию.» Так задумано и осуществлено! Но не до конца! Мы у врат адовых…Верно, не одолеют…

Жизнь для него была и мукой, и адом. Но любовь к людям и вера в добро – бесконечной. Повторяю, это один из самых интересных людей, которых я встречал в жизни. Для меня, как и для многих, знавших его, он навсегда остался загадкой. Мир праху твоему, великий русский ученый!

Я очень дружил и дружу с Эдиком Выржиковским или, как его называют, Выржиком) – талантливым и цельным художником. Мы вместе сдавали экзамены в СХШ, он был старше меня и рассудительней. Его страстью с юности было ездить по древнерусским городам и рисовать храмы Божии, пейзажи и людей, виртуозно передавая их характер и сходство с моделью. Рассказывал он о своих; поездках увлекательно, с жаром, и мы любовались его прекрасными строгими рисунками, заставлявшими вспоминать высокий реализм рисунков Репина, Васильева и Макарова, когда они вместе ездили на Волгу и Репин искал персонажей для своих бурлаков. Однажды мы поехали с ним в Таллинн. Было холодно и морозно. Уходящие в небо шпили готики, старые дома в стиле немецкого барокко, сдержанные, не любящие русских люди…

«Холодно, Выржик. Карандаш выпадает из рук», – жаловался я другу. «Ах ты, Глазунишка изнеженный, – возмущался он, – а как же я рисую?» С тех пор, преодолев муки холода, до сих хожу без перчаток и могу рисовать на любом морозе.

Вспоминаю таллиннское кафе и нашу застенчивость из-за своих грязных свитеров перед шиком европейских официантов с бабочками. Мы рисовали и в кафе. «Цвай юнге руссише малер», – поясняли друг другу официанты. Тихо играла музыка, почтенная публика благожелательно смотрена нас.

В Ленинграде Выржик поражал всех находками неожиданных «точек» для своих пейзажей. То на крышу Аничкова дворца заберется, то чуть не на купол Петропавловского собора. Он очень любил Левитана, Юона и пронес любовь к русскому пейзажу до сего дня. Сменив на протяжении жизни нескольких жен, народив много детей, он завоевал себе славу прекрасного художника-пейзажиста. Я помню, как он приехал из деревни Петрищево, где согласно дипломной теме для картины о Зое Космодемьянской, встретился с живой тогда старухой, помнившей всю историю с героиней, замученной немцами. Подняв на меня глаза, полные уныния, Выржик сказал: «Все было не так, как пишут о ней…Не могу я теперь писать эту тему». Его бабушка Феня, живущая в деревне, много раз вдохновляла Эдика на прекрасные этюды. Учился Выржик вместе с Валькой Сидоровым, с которым дружил. Валька, ныне – Валентин Михайлович Сидоров, тоже талантливый пейзажист, возглавляет правление Союза художников России. Его рассказы о гибели родной деревни, вырубке фруктовых садов, о коллективизации живут в моей памяти как документы великих страданий русского народа, наполненные живой болью патриота, очевидца-художника.

Как говорил Петр, «Сенаторы – добрые люди. Сенат – злая бестия». Со сколькими художниками связан годами учебы и студенческой дружбы! Общаясь со мною, они прежние и «добрые». Но собравшись вместе, превращаются в «злую бестию», когда их объединяет ненависть к треклятому Глазунову, которого всю жизнь они травили, игнорировали. Ни разу в жизни Союзы художников России и бывшего СССР не организовали ни одной моей выставки и не закупили ни одной работы. Бог им судья! «Их бесит, – объяснял мне один друг – художник, – твоя самостоятельность и независимость. Ты не ходишь к ним просить и кланяться, да и миллионные очереди на твои выставки не дают им покоя!» – Но я же не виноват в этом», – оправдывался я. «Ты виноват в том, что ты Глазунов», – улыбнулся он. Так я и прожил под черными лучами ненависти Союза художников!