Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Когда заметила, что мать и отец, не терпевшие Павлика, тоже начали готовиться к свадьбе, удивилась еще больше и опять ничего не сказала. Ей казалось, что в последний момент все расстроится, что Сашка Гурьянов, узнав о свадьбе, развяжется с Дамирой, наберется храбрости и увезет ее куда-нибудь ночью. Проигрывая мысленно душераздирающие сцены, от которых сладко щемило сердце, она даже подумывала, что бы прихватить с собой на тот случай, если Гурьянов действительно заявится и позовет с собой.

Поленька и фату надела с чувством, что это временно и несерьезно, что самое важное и главное еще впереди. Она не думала, конечно, что замужество дело временное, но была слегка удивлена, что ее непротивление, обычные добрые слова и добрые намерения были истолкованы так серьезно, привели к свадьбе. Отец, который одно время возражал против замужества дочери, смирился в конце концов. За столом смотрел на нее слезящимися пьяненькими глазами и кричал:

— Горько-о!.. Го-орько!.. Го-орько-о!

Мать плясала с Петром Ивановичем. Это был сослуживец отца, которому мать нравилась, Поленька знала о нем по нередким родительским ссорам.

Последним на свадьбу пришел Вихляй. Был он тихий, приглаженный, но потом быстро напился. Когда выходил на крыльцо курить, Поленька заметила и галстук на боку и разорванную рубаху.

Лизка Мельникова затянула:

За столами, составленными вдоль стен, разом подхватили песню. Привели Вихляя, с намоченными волосами, притихшего, и посадили на уголок.

Пока пели, Вихляй крепился. А потом в краткий миг, когда наступила тишина и каждый еще переживал свое, взятое из песни, Вихляй поднялся, выпил водки и хлобыстнул стакан в дверь.

— Вам хорошо? Да? — сказал он, обведя взглядом гостей, точно готовился произнести тост. — А мне плохо.

Сел. И только мать произнесла, имея его в виду: «Есть все-таки у человека благородство», — как Вихляй поднялся и начал шатаясь пробираться к молодым. Его удержали. Он вырвался и разбил зеркало. Его пробовали схватить, он отбивался, хрипя:

— Я запомню… я все запомню! Гады-ы!.. А-а!!!

Ударил сгоряча Петра Ивановича, тот сел и начал обтирать губы. Вихляю скрутили руки и потащили в сарай, чтобы отоспался.

Вся свадебная ночь, в которую Поленька не сомкнула глаз, запомнилась ей тяжкой и трудной. Но что за чудесная пора наступила потом. Уж как Поленька не хотела замуж, как сомневалась, как невысоко ставила Павлика. Если бы не его неуемная настойчивость, ни за что бы не вышла. А все получилось лучше, чем думалось. Она словно бы приготовила себя ко всему плохому, к жизни без любви, а плохого не было! И нежность какая-то появилась к Павлику. Все-таки муж… Слово-то какое. Муж — и Павлик. Она мечтала о другом, она сама себя обманула. Но каким приятным оказался обман.

Так же как свадьба подоспела неожиданно, безо всяких Поленькиных усилии получилось и другое важное дело — дом. Кто добился, Павлик или отец, и когда, только само собой вышло, что им дали участок, завезли смолистые пахучие бревна. Строительство развернулось, и ей оставалось смотреть на все счастливыми глазами и ждать. В глубине души она была убеждена, что все идет к ней за то, что она красива, мила, молода, что так и должно быть.

Вначале, когда крест-накрест положили венцы, дом показался ей чересчур маленьким.

— Где же тут я размещусь? — говорила она. — Где станет моя кровать?

Тайком от Павлика она даже измерила расстояние ОТ угла до угла и сравнила с двумя большими домами. Получилось одинаково. Но она продолжала тревожиться. И только когда поднялись стены, дом показался просторным, и она успокоилась.

Она уже чувствовала себя хозяйкой, когда выводили крышу, и Павлик стоял, обсыпанный стружкой, и кричал, держась за стропила:

— Не упади, Поленька! Держись! — хотя она стояла на земле среди бревен и досок, а держаться надо было ему там — наверху.

Все им строили дом — и Пашка Чулюгин, и Саня Гурьянов появлялся. Поленька старалась их приветить в равной мере. Меньше всех заботы, пожалуй, перепадало Павлику. Просто Поленька стеснялась выказывать к нему какое-либо теплое чувство на людях, хотя уж он-то заслужил, трудился от зари до зари. Зато в его отсутствие с достоинством говорила родным и знакомым:

— Работать он любит и умеет. Ничего не скажешь.

При этом испытывала такое незнакомое чувство собственности и гордости, как будто, отозвавшись хорошо о Павлике, хвалила себя.

Построили дом быстро, по крайней мере Поленьке запомнилась короткая счастливая пора. Новоселье отгуляли, только на веранду не хватило пороху. Вернее, материалов не подвезли. Так и поднимались долгое время по приступочкам, попадая сразу в теплую комнату с настоенным на смоле воздухом.

— Как в лесу живем, — смеялась Поленька.

Весной Павлик повез ее к своим родителям.

— Дорога великолепная, — говорил он.

На самом же деле дорога оказалась тяжелой и долгой. Ночь ехали на поезде, переправлялись на пароме через реку под проливным дождем. Потом пересели на телегу.

— Сколько же до твоей деревни? — спросила Поленька.

— Скоро, — ответил Павлик.

— А все-таки?

— Какая деревня-то? — спросил возница.

— Та Лужки, — ответил Павлик нехотя.

— Верст пятнадцать.

Через пятнадцать верст они увидели деревню — черными углами, длинной конюшней с прохудившейся соломенной крышей вылезла она к ним из-за холма — все схватывал глаз, так было неуютно и тоскливо. Павлик же сделался совсем другой. Если бы не ясный солнечный день, можно было сказать, что он сам светится. Поленька впервые обратила внимание, какой у него ровный цвет лица, ресницы с загнутыми концами и голубые глаза под темным чубом. Если бы надо было вылепить шута, озорного, веселого, следовало взять Павликов нос картошкой, припухлые губы, узенький подбородок с ямкой. Поленька считала, что он некрасив, но теперь вдруг обнаружила: темные кудри и голубые глаза — вот что необычно в нем. Радость открытия этой необычности, мимолетная влюбленность в Павлика скрасили первые грустные минуты встречи с деревней.

Дом Павлика — черная изба с печью посредине. Тонкая перегородка из досок разделяла всю избу как бы на три части: кухоньку, маленькую комнатку, почти клетушку, и большую — «залу», как шутя говорил Павлик.

Мать была дома. Поленька не сразу разглядела ее: в темном платье, темном платке, с бледным благообразным лицом. Позже это впечатление так и сохранилось. Отцу сказали, и он прибежал с поля, коренастый, приземистый, в плечах шире Павлика, но седая макушка едва доставала сыну до подбородка.

Обнялись. Постояли так.

— Приехал? Ну и ладно, — проговорил отец. — А где же невестушка?

«Зала» была увешана пожелтевшими фотографиями, среди которых Поленька неожиданно обнаружила новенькую, свою. Вполне современная карточка выглядела необычно здесь, в глуши и древности. Поленька сопоставила все действия Павлика — как взял лишнюю карточку, как писал письма в деревню — и со страхом подумала о прочности и крепости связей его с этим домом, с людьми, которые пугали ее именно потому, что никакого расположения к ним она не чувствовала.