Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Много говорили о прошлом, о знакомых людях и судьбах. Старуха неторопливо расспрашивала Гошку, то и дело озадачивая его своей цепкой памятью, восстанавливала события, которых он не замечал или считал в высшей степени пустячными, не стоящими внимания.

— А ведь учительница, которую вы стали высмеивать за какую-то ошибку, так и бросила школу, переменила профессию. Дорого обошлось ей ваше минутное веселье, — сказала Наталья Петровна.

Гошка и Людмила долго пытались припомнить, о какой учительнице идет речь, и в один голос сказали, что «не было этого». Но потом выяснилось, что права была старуха.

— В одной газете я прочла, что какой-то инженер Харин уличен в плагиате, — сказала Наталья Петровна. — И подумала: уж не тот ли Харин, что учился с вами и был единственный медалист. Редкая фамилия.

Людмила подумала, что Наталья Петровна ошибается. По крайней мере, сама она такого не помнила. Но, к ее изумлению, какой-то Харин в Гошкином классе действительно существовал. Но не тот, который уличен в плагиате. Потому что «их» Харин занимался совсем другими делами.

Гошка стал рассказывать о том, как сложилась судьба у других ребят и девчат. Завязавшийся пустячный разговор был для Людмилы спасением. Она начала различать окружающие предметы, обратила внимание, что на Гошке светлый костюм и красная рубашка с открытым воротом. На вид он не показался ей таким измученным и старым, как в первый раз. Только взгляд был странный: неуверенный, виноватый, как будто он все время хотел в чем-то оправдаться.

По его словам, у всех товарищей жизнь сложилась прекрасно, не считая тех, кто умер, а нашлись и такие. Харин стал доктором наук. Соседка по парте, за которой он ухаживал и страдал, вышла замуж за моряка. Дружок, с которым Гошка постоянно цапался, стал чемпионом республики, и о его неистребимом добродушии уже складывались анекдоты.

— А ты что же? — обронила Наталья Петровна, изменив разговор. — Все забросил? Ни к чему не стремишься? Решил плыть по течению?

Людмила собралась было защищать Гошку, но вдруг подумала, что привычные, примелькавшиеся слова о «стремлении» и «течении», сказанные восьмидесятилетней старухой, звучат совершенно необычно: кажутся верными, необходимыми словами, хотя сама она уже давно перестала вслушиваться в их смысл. Гошка как будто о камень споткнулся, замолк, виновато поглядел на Наталью Петровну.

— Да, недосуг, — сказал он с таким видом, словно и сам понимал, что дело не во времени и не в других менее важных причинах, а в нем самом. И он отлично это сознает. Но не хочет вдаваться в подробности, чтобы так вот — улыбкой, шуткой — закончить разговор.

Пришел отчим приглашать старуху. Наталья Петровна с трудом поднялась и вышла к гостям.

Катя в белом платье с фатой была само очарование. Она чувствовала всеобщее восхищение, поэтому разговаривала тоном, не допускающим возражений, казалась спокойной и рассудительной. У нее был такой вид, будто она выходит замуж по меньшей мере в пятый раз.

Зато Борис был растерян и не пытался этого скрыть. Весь вечер он неотрывно следил за Катей, словно боялся потерять. Его взгляд, казалось, говорил: «Какая красивая у меня жена! Как же это вышло?»

Пели песни.

Около полуночи удалось кое-как сдвинуть столы и освободить место для танцев. Гошка уселся на диване, поставил около себя коньяк и в перерыве между танцами начинал изрекать афоризмы насчет того, что искусство зашло в тупик, а женщинам верить нельзя.

— Тебе не хватит? — сказала Людмила, проходя, кивнув на коньяк.

Гошка сощурил свои синие, совершенно трезвые от усилия воли глаза и удивленно ответил:

— Что?

Людмила пожала плечами.

— Постой, — сказал Гошка. — Я нарочно пришел сегодня, и ты никогда не узнаешь почему.

— Все? — спросила Людмила.

— Нет, постой. Ты не рассказала мне про свою жизнь.

— Зачем это?

— Не знаю, — искренне ответил он. — Просто. Мы весь вечер судорожно улыбаемся, как будто боимся всерьез посмотреть друг на друга. Я правильно говорю? Как ты живешь?

— Плохо, — сказала Людмила, зная, что наутро он не вспомнит ни одного слова из их беседы. — Сначала было хорошо, потом стало плохо.

— Да, — сказал Гошка. — Я заметил это по глазам. Между прочим, ты не имеешь права жить плохо.

— Почему? — спросила Людмила.

— Не могу сейчас это объяснить, — сказал Гошка с такой многозначительностью, с какой может говорить человек, окончательно утерявший нить разговора. — Я говорю совершенно серьезно, — продолжал он. — Эй, граждане, кто играет в преферанс? Никто не играет? Ну и публика! Слушайте, кого вы пригласили?

Смех гостей был ответом. Людмила с удивлением обнаружила, что Гошка из той категории людей, которые могут нести несусветную чушь и никого не обижать этим. Иному молчальнику стоит одно лишь слово сказать, и все почувствуют неловкость. А Гошка целый вечер молол невесть что, осуждал танцующих, предлагал сыграть в карты, домино, лото, обещал обыграть. И все смеялись.

Один из гостей дважды пытался поднять тост за Катю, сравнивая ее с Нефертити, но оба раза не мог увязать начало с концом.

— Эта легенда волнует мир, — кричал он, — уже три тысячелетия!.. И муж у нее Навуходоносор!

Стали спорить о том, кто кого прославил. Спорили до хрипоты.

Гошка, допив коньяк, подал голос.

— Ерунда! — сказал он. — Мужем был другой. Хотя тоже царь. А прославил обоих скульптор, который создал фигурку Нефертити.

Гости оглянулись в недоумении, впервые обнаружив недовольство вмешательством Гошки, пытались продолжать дебаты, но разговор иссяк.

Под утро, когда все вышли гулять и уже валились с ног от усталости, Гошка продолжал разглагольствовать, и Людмила издалека слышала его голос.

— Мудрость неторопливой провинциальной жизни, — вещал он, — дороже для меня, чем сутолока больших городов. Однажды в Якутии…

Когда Людмила оказалась рядом, он сказал ей:

— Искусство — даровой хлеб. Я имею в виду халтуру. А сейчас мало кто понимает разницу. Потому сегодня мы легко забываем, что было вчера. А то, что увидим завтра, не помешает нам забыть сегодняшнее. Все вздор! Вздор! Когда в Якутии мы пробивали дорогу к алмазной трубке, мокли и мерзли, я знал, что занимаюсь делом. А когда в студии рисовал голых баб, то завидовал другим и ругал себя, оттого что не умел сделать так, как хотелось.

Видно было, что разговор со старухой сильно его задел.

— Конечно, — ответила не задумываясь Людмила. — Критиковать легче.

Гошка остановился, качнувшись вперед, внимательно посмотрел на нее с прищуром и произнес одно слово:

— Не ожидал.

Компания распалась. Людмила испытала невыразимое облегчение, когда осталась одна. Небо вновь закружилось над головой, камни блестели в лунном свете, уже занималась заря. Людмила шла по дороге, вдыхала чистый воздух после прокуренной комнаты, и ей казалось, что на свете нет ничего лучше тишины, звезд, мокрой травы и одиночества.