Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Он усвоил несколько необходимых, по его мнению, фраз, таких, как: «семья — ячейка общества», «каждый ребенок в долгу перед государством», «благополучие семьи зависит как от мужчины, так и от женщины». И с помощью этих фраз в общем-то легко решал все семейные и квартирные вопросы. По крайней мере, о его визитах говорили и помнили долго.

Бородковичу казалось, что для него наступает наконец новая эра деятельности, что именно в том, чтобы проверять других людей, наставлять их, выводить на чистую воду, и состоит его призвание. Иногда он даже был не прочь выйти из-под опеки Волкова и действовать самостоятельно.

И только дома он чувствовал себя угнетенным. Словно немигающий отрешенный взгляд старухи мешал ему распрямиться, развернуть плечи и заявить о своем достоинстве в полный голос.

В субботу ожидали жениха.

Открыв дверь, Людмила увидела яркий свет, блеск хрусталя на столе. И первое, что услышала, был счастливый смех сестры Кати. «Как колокольчик», — подумала она. Все говорили, что Катя смеется как колокольчик, и Людмила привыкла думать точно так же, хотя не находила ничего похожего на колокольчик. Но от мысли, что Катя дома, ее охватило покойное и радостное чувство.

— Мама! — крикнула Катя смеясь. — Кто-то пришел! Нет, «он» не может быть, я «ему» запретила.

Катя выскочила в коридор радостная, сияющая. В зеленом переднике и с зеленой наколкой в волосах.

— А, это ты? — сказала она. — А для тебя сюрприз. Я видела Бориса.

Людмила, как всегда, залюбовалась сестрой. Катя пробыла месяц на юге и выглядела восхитительно. Кавказский загар, светлые, выгоревшие на солнце волосы и голубые глаза — все было ярко и необыкновенно этой своей яркостью. Зеленая наколка была выбрана не случайно.

Так вышло, что с ее приездом отыскался Борис.

— Он хотел прийти днем, — сказала Катя, поцеловав Людмилу. — Но я запретила до семи часов. Надо же порядок навести! Правда?

Уже полтора года Борис считался женихом Людмилы, и на этом основании у него с Катей сложились дружеские отношения.

— Кого пошлем в магазин? — сказала Катя.

Когда выяснилось, что в магазин ходить не надо, она с азартом принялась за уборку квартиры. Людмила и мать выполняли ее приказания, к этому в доме привыкли. У Кати все получалось ловчее, красивее, лучше. Вообще, что бы Катя ни делала, при взгляде на нее рождалось ощущение, что этот человек очень счастлив во всем. Казалось, она одним своим присутствием просто требует, чтобы и остальные вокруг были счастливы. И действительно, в ее присутствии становилось как-то тепло и радостно на душе.

Она была полной противоположностью холодной сдержанной Людмиле. Трудно было придумать более несхожих людей, хотя они были сестрами. Людмила с бледным лицом, черными глазами и черными прямыми волосами всегда казалась хмурой и озабоченной, хотя забот у нее ничуть не больше, чем у других.

А Катя! Любая ее беспричинная улыбка заставляла улыбаться других. Весь ее цветущий облик, казалось, говорил: «Все должны быть счастливы, потому что счастье — это единственно разумный способ существования. И надо уметь быть счастливым!»

Светлые вьющиеся волосы навсегда избавили ее от бесконечных закручиваний, мучения с парикмахерскими, волнений по поводу сырой погоды. Только встав на каблуки, Катя могла сравняться с сестрой, но что у нее была за фигура! По мнению Людмилы, она должна была сводить с ума всех мужчин. Да, в сущности, так оно и было. С малых лет Катя была окружена поклонниками, всегда к ней тянулась бесконечная цепочка записок, одно за другим следовали свидания, поцелуи, раздумья, отвечать или не отвечать на телефонные звонки, и т. д. Причем все это соскальзывало с нее, проходило без драм и переживаний; она каждый раз словно обновлялась и укреплялась после очередного романа и обретала еще большую уверенность в себе.

Без четверти семь пришел Борис.

Людмила, находясь в дальней комнате, слышала, как стукнула дверь, усилились голоса. И сердце ее сжалось. Событие, которого все ждали и скрывали от нее, было известно. Борис должен был сделать предложение. Само слово «должен», вернее, это понятие казалось мучительным, оттого что этого давно ждала вся семья. Ей было стыдно, что все знают и скрывают от нее это ожидание. Но важность события была велика, она как бы отодвигала стыд, растворяла его. И оставалось в душе одно волнение, с которым она не могла справиться.

— У нас гости? — сказала Людмила, выходя и поправляя ладошкой волосы. Она увидела растерянное лицо матери, сияющее — Кати. И Бориса: роговые очки, худое тонкое лицо, черный костюм; и улыбка напряженная, точно и он тяготился ожиданием и хотел поскорее от него избавиться.

Он церемонно поздоровался с Людмилой и поцеловал руку. Ей показалось, что улыбка осталась у него на губах, но в глазах погасла. Она попыталась прогнать это чувство, все еще продолжая улыбаться, и ей это удалось, тем более что в следующее мгновение Борис посмотрел на Катю, опять улыбнулся, и ощущение неестественности пропало.

А Катя подняла руки, перепачканные мукой, и захлопала в ладоши.

— Как чудесно, что мы собрались! — закричала она. — Иван Васильевич, прошу всех к столу. А ты, Люда, переодевайся, — приказала она командирским тоном, как будто заботилась о ребенке. Глаза смотрели озорно и многозначительна, точно она знала больше, чем Людмила, и ей не терпелось, чтобы то, что она знала, свершилось наконец.

Людмила второй раз почувствовала, как сжалось сердце. Глаза сделались невидящими, словно воздух наполнился белым горячим туманом. Но она не испугалась этого, а скорее наоборот, обрадовалась, ибо знала совершенно точно, что, когда ей плохо с сердцем, она лучше выглядит.

Она прошла в комнату матери, сняла платье и, накинув халат, присела к зеркалу. Вошла мать и стала молча возиться у шкафа. Людмила чувствовала, как хочется матери что-то сказать, по ее мнению важное, но она не решается. И Людмила молчала, зная, что сколь бы велики ни были колебания, а мать обязательно выскажется.

Людмила увидела в зеркале, что мать смотрит на нее.

— Ты, пожалуйста, не молчи, — сказала мать. — Как в прошлый раз…

Людмила кивнула в сильном волнении, хотя не могла вспомнить, что же случилось «в прошлый раз», чего нельзя было повторять сегодня.

— Не делай вид, что ты ничего не понимаешь, — проговорила мать тихо. — Он милый, застенчивый мальчик, и для него много значит каждый взгляд, слово… А ты молчишь все время, как будто готовишься сделать ему великое одолжение.

Людмила опять кивнула. Она знала, что мать не может наглядеться на Бориса, а ее считает слишком замкнутой, необщительной и виноватой во многих вещах. И в самом деле, мать смотрела и думала, что Людмиле повезло больше, чем Кате, у которой ухажеры — одна шпана. Свистнуть, гикнуть, сплясать твист — вот их забота. Какая бездна отделяет этих едва оперившихся молодцов от Бориса, молодого ученого, которого Катя в шутку зовет среди домашних «насекомоедом». Шути не шути, а на таких делах люди становятся академиками; Борис вторую диссертацию пишет. А это главное, что бы Катька ни выдумывала…